Причина его одержимости

– Ариш, доченька, а поедем домой, а? Закажем пиццу, посмотрим что-нибудь по телеку? – мой голос звучит непривычно жалобно. Как будто я пощады прошу. У собственной дочки прощу пощады, перед которой я, как бы там ни было, виновата. Мне кажется, я не выдержу ее холодности. Она заморозит все живое, что еще остается внутри. Если хоть что-то там остается…

– Но мой дом здесь, – хмурит маленькая темные, как у отца, брови и только сильней жмется к брату. – Лучше ты оставайся у нас. Да, Кир?

Эти двое смотрят друг на друга. И я не впервой замечаю, как дети Воржева похожи. Его темные гены взяли свое в обоих случаях. Вряд ли кто-то усомнится, что перед ним брат и сестра. А лет через пять, когда Кирилл заматереет, они вполне сойдут за отца и дочь. Неужели этот придурок стремится именно к этому? Занять место Игоря?

Тяжело опускаюсь на стул.

Конечно, я понимаю, что на данный момент у Кира нет права удерживать Арину возле себя. Даже если он уже подал документы на ее опекунство. Проблема в том, что точно так же у меня нет права забрать дочь. Меня лишили этого. И вся разница между нами лишь в том, что Ариша выбирает… его. Того, кого, в отличие от меня, видела ежедневно. Того, кто по какой-то неведомой мне причине был к ней добр. Хотя совершенно не способен на это.

– Ари, малыш, мне нужно уехать. Дашь мне все-таки договорить с мамой?

– Не отпущу!

– Начинается. Я же говорил тебе, что у меня много дел, так?

– Я не хочу остаться одна!

– Ты не одна.

– Вдруг с тобой что-то тоже случится.

– Со мной ничего не случится. Обещаю. К тому же ты останешься с мамой.

На этот раз Арина проявляет недетскую чуткость. Прежде чем сказать громким шепотом: «Я не хочу», она прижимает губки к уху Кирилла. Но я все равно это слышу. И что-то ломается у меня внутри. То, на чем еще держатся осколки моей личности. Плечи обрушиваются, я вся как старуха скукоживаюсь. Ничего-ничего. Конечно, я справлюсь. Я сильная. Просто сейчас немного слишком. Все одно к одному, и вот…

– Ари, мы еще все обсудим, ладно? Я завтра приеду. И послезавтра, а сейчас мне нужно вернуться на работу. Срочные дела. – Арина нехотя кивает. – Я тебя очень люблю, малышка.

Боже, я сейчас развалюсь прямо на глазах у дочки! Только этого не хватало. Не помня себя, я отхожу к двери, выбегаю из дома и несусь прочь, совершенно забыв о караулящей возле ворот прессе. Стоит мне выйти за калитку, как на меня тут же обрушивается с десяток журналюг. Они что-то кричат, суют мне под нос телефоны с включенными диктофонами, отсекая проход к машине. Вообще мне не привыкать к работе с прессой. Публичность зачастую становится лучшей защитой для подопечных нашего фонда. Но сейчас я не могу… Не могу.

– Без комментариев! – рявкает тот самый охранник, который не хотел меня пропускать. После чего берет меня под локоть и, выставив вперед плечо, берется прокладывать путь к моему старенькому Солярису.

ГЛАВА 4

В штате нашего фонда, конечно, имеется и психолог. Хорошая бойкая женщина – Людмила Борисовна. Хоть ей уже хорошенько за шестьдесят, мы с ней здорово подружились. Поэтому первым делом наутро я иду к ней, на цыпочках минуя кабинет Кинчева.

– Бессонная ночь? – присвистывает Люся, окидывая меня взглядом гестаповца на допросе.

– Что, так заметно?

– Мне – да. Чай? Я тут с мелиссой заварила, тебе, судя по всему, не помешает.

– Давай, ага, – часто-часто киваю я. – От кофе уже тошнит.

– Так, может, от кофе тебе и не спится?

– Нет. Я его уже потом пила, когда, провертевшись до трех утра в тщетных попытках уснуть, плюнула на все и засела за работу, – отмахиваюсь. – Ты же слышала, что Воржев разбился? Я составляла иск о восстановлении в родительских правах. Хочу подать в суд в ближайшее время.

Люся кивает. Седая как лунь, если верить ей самой, лет с тридцати, она носит стильную короткую стрижку, массивные серебряные украшения и свободного кроя брючные костюмы. А еще она много курит. Курит столько, что свисающая с уголка ее алых губ сигарета уже воспринимается как еще один неизменный аксессуар.

– Сигаретку?

– Ну, блин, Люся! Я же бросаю!

– Иногда сам бог велел.

– Ладно. Давай.

Люся ставит передо мной чашку чая и пепельницу. Курить я начала от нервов, когда Воржев меня выставил на улицу. На некоторых этапах моей борьбы с ним количество выкуриваемых сигарет исчислялось десятками. Потом я много курила, уже проиграв. Но через пару лет саморазрушения сумела взять себя в руки и теперь могу задымить лишь иногда. Когда хорошо, но чаще, когда мне плохо.

– Ну, говори уже, не томи. Как съездила? Что сказал мальчишка? Какой у него настрой?

Осторожно пригубляю свой чай, опасаясь обжечься. Убедившись, что тот достаточно остыл, делаю большой глоток и с удовольствием затягиваюсь. Мне удалось справиться со вчерашней сиюминутной слабостью. Сейчас я собрана. И готова, если потребуется, ринуться в бой.

Выпустив носом дым, рассказываю Люське о шокирующем ультиматуме сопляка. Хмыкаю, недоверчиво покачав головой. Я бы рассмеялась, но в том, что происходит, на самом деле нет ничего смешного.