Причина времени

Следует думать о действительности проще, говорит Кант. Реальность есть совместное произведение человека и материального мира. Это не значит, что мы ее всю сделали, но значит хотя бы, что мы о ней что-то знаем. Мы существуем как явление природы именно в качестве размышляющего и действующего на основе науки существа. Вот в чем реальность. О том, что человек – явление природы, наука прекрасно знает и изучает в качестве такового, но изучает как и всех животных. Но вот в качестве “созерцателя” – он в науке считается не объектом познания, а субъектом, парящим над косной материей. Полагать себя именно в качестве субъекта частью действительности трудно и непривычно. Особенно трудно было так думать в восемнадцатом и девятнадцатом веках, когда человек считался только познающим субъектом, не затрагивающим объект исследования. От того, что астроном наблюдает Марс, на Марсе ничего не происходит. Так думали во времена Канта все, кроме него, а он был все же не чистый философ, а географ, кабинетный, поскольку никогда не выезжал из своего родного Кенигсберга, но все же натуралист. Теперь, когда вокруг все пронизано экологическими страхами и мир оказался более увязанным с нами, правота одиночки начинает доходить до нашего сознания. Поэтому все же нужно сделать усилие и присоединиться к его мысли: мы существуем в своем мышлении и действии так же несомненно, как и все остальное и мы неотделимы от мира. Реальность – совместна. Наши любые знания содержат в себе что-то, чего нельзя почерпнуть из окружающей объективной реальности, что не содержится в ней. Что же тогда такое “Вещь в себе” без нас, каков ее смысл, если без внесения этого чего-то мир так и останется “черной дырой” пустоты? Реальность есть сложение двух миров – внешнего и внутреннего, человеческого.

И вот какое доказательство совместности открыл (и попытался в трудно понимаемых сухих терминах донести до нас) Кант: те два молчаливых символа любых физических формул “t ” и “l ”, если их заставить говорить, как раз и скажут, что они не принадлежат к бесчеловечной половине мира, а есть принадлежность нашей. В той половине они – артефакт, взяты из другой части реальности, спущены как директива – сверху, из нашей, управляющей части мира. И эту двойственность нельзя устранить принципиально. Она не патология, а норма. Мир есть процесс познания, а познание возможно только в неких формах, а эти формы используют вот эти два символа в качестве главных.

Двойственность уловил уже Аристотель, когда сделал не очень точно, не очень отчетливо (серым по серому) выраженный вывод о делимости и вместе с тем неделимости времени. Время по здравому рассуждению делимо, говорит он, оно не прерывается на отдельные конечные части с некоторыми промежутками, иначе что в промежутках-то, если не оно же, не время? Зеноновская стрела летит себе в плавном, гладко текущем времени. Но если на этом рассуждение закончить, остановиться, то у нас будет мир, в котором идет жизнь, движется бытие, но не будет науки, не будет познания, не будет разума. Это будет бессознательная животная жизнь, мог бы сказать Аристотель. Но чтобы мир стал познаваемым, измеримым, разум должен объять его числом, величиной. Мыслить мир можно только дискретно, его приходится останавливать, чтобы рассмотреть. Но если сделать крен в другую сторону и устранить теперь гладкое время, тогда останется некое голое мышление без субъекта, который мыслит. Мир, бытие рассыплется на отграниченные кусочки несвязного времени. Нужны оба свойства времени: и делимость, и неделимость.

Познание, утверждает вслед за ним по той же умственной модели Кант, есть такая же реальность мира, как и мертвая материя в нем. Это дано, а не придумано, нельзя представить бытие без познания. Что мы без разума? Две половины мира не разделяются, хотя и не сливаются.

Отсюда все и сложности, но в том и вся прелесть.