Причудливые виражи

Вера сидела на заиндевелой скамейке, не в силах сдвинуться с места, хотя чувствовала, что ещё немного и заболеет. Какая разница, сможет она выйти завтра на работу, или нет, если жизнь и на этот раз оказалась миражом? Всё рухнуло. Она так и не смогла создать семью.

Женщина всё тянула с возвращением домой, хотя окончательное решение вызрело, альтернативы ему не было. Им необходимо расстаться. Нельзя было даже пытаться устроить личное счастье за счёт несчастья его жены, матери, бог знает кого, но чужой.

Единственно, чего Вера не могла однозначно решить, нужно ли и на этот раз уезжать из этого города, есть ли для неё место на неласковой для неё земле?

Почему так происходит? Ведь всё сложилось как нельзя лучше: любовь, доверие, страсть. Наконец-то она почувствовала себя любимой…

Впрочем, это было и в первый, и во второй, и в последующие разы, когда она влюблялась на всю жизнь.

Вера и тогда была счастлива, но совсем недолго.

Неужели так у всех?

Ироничная разновидность удачи

Не унывайте, если не везёт,

Отбросьте груз печали непомерный,

Однажды невезение пройдёт

И канет в лету!

Вы же не бессмертный?

Андрей Олегович

Есть люди, которых трясёт и плющит от слов удача и гарантия, потому, что их по жизни преследует невезение.

Самое интересное — им тоже кто-то завидует. Но об этом позже.

Ефросинья Аристарховна Плещеева, девушка приятной наружности, но слегка пухленькая по причине хорошего аппетита и невозмутимого характера (про таких девиц обычно говорят: куда положишь, там и лежать будет) росла в многодетной семье.

Лениться, в семье Фросиных родителей, было не принято. За невыполненные в срок задания и обязанности тятька наказывал жестоко, несмотря на то, что была она девушкой на выданье.

Ровесницы давно уже хороводились, ей же было не до того: приходилось вставать “ни свет, ни заря” и приниматься за хозяйские заботы.

Девочка была старшим ребёнком, потому отвечала за всё и за всех.

С раннего утра до позднего вечера суетилась Фрося, исполняя тяжёлую крестьянскую работу, а в перерывах обихаживала ребятню.

Попадало ей часто.

Девочка постоянно хотела спать. Дремота могла её настигнуть в самое неподходящее время, даже за едой.

Нянькой Фросю определили года в четыре, когда та сама еле стояла на ногах.

Мамка всё рожала и рожала, иногда каждый год, а смотреть за детишками не имела возможности: работала на скотной ферме, дома держала живности до десяти и больше голов, не считая полусотни кур да гусей. Ещё сенокос, огород, ручная стирка.

К братьям и сёстрам, которых теперь вместе с ней было девять душ, Ефросинья относилась с любовью — родная кровь, но для себя твёрдо решила, что, ни при каких обстоятельствах не будет рожать.

Мечтала девушка о том времени, когда выпорхнет из родительского гнезда, когда освободится от нудной обязанности подтирать зады и носы, когда отоспится всласть.

Ни-ка-ких детей. Ни-ког-да. Ни-за что!

После восьмого класса Ефросинья Аристарховна намылилась улизнуть от постылых забот на учёбу в торговый техникум, но не тут-то было.

Отец как прознал про коварный план “хитромудрой” дочурки, рассвирепел. Хлестал со всей дури вожжами “куда ни попадя”, не обращая внимания на то, что побоями может нарушить детородную функцию.

Перестарался, дубина стоеросовая. Но функция не пострадала.

Фроська неделю с лежанки встать не могла, хотя мамка ветеринара приводила. Тот уколы делал, мази целебные оставил.

Ребятня жалела сестрёнку. Собственно, это и понятно: она для них и отцом, и матерью была.

Девушка не плакала, терпела боль, сцепив зубы. Несмотря на мази, кровавые рубцы воспалились.

Время от времени она впадала в забытьё.

Фросе снилось, как выходит замуж, как навсегда уезжает из опостылевшего дома, от бессердечного тятьки, век бы его не видеть, супостата.

Девчоночка, несмотря на небольшой избыток веса, выглядела соблазнительно: румяная, мяконькая, белокожая, с очаровательными ямочками на щеках, обворожительной улыбкой.

Мальчишки в школе наперебой пытались завоевать её сердечко, но тщетно. Отец следил за добродетелью и скромностью дочери, в каждом мальчишке видел лиходея и татя.

Подружки наперебой невестились, начиная с тринадцати лет, а Фросе не было дозволено выходить со двора, кроме хозяйственной надобности, и учёбы.

Ефросинья дневник завела, куда определяла заветные мечты и умные, как ей казалось, мысли.

К пятнадцати годам внутри девочки созрела потребность любить, которую она изливала на страницы тетради.

А ночами грезила.

Но дети… теперь она твёрдо решила не иметь детей.

Так она и Лёшке Пименову сказала, когда тот признался в любви, тайком провожая её домой.

В тот день отец уехал в район по неотложным делам.

— Лёшь, ты целоваться умеешь, — спросила девочка, прикусив от смущения губу до крови, едва не умерев от страха.

— Не знаю, не пробовал.

Фрося закрыла глаза, сделала губы слоником.

— Пробуй!

— С ума сошла, а тятька?