Приданое для Анжелики

Анжелика оторвала взгляд от тарелки и серьезно посмотрела ему в глаза. Он вдруг остро пожалел о том, что в даже такой момент между ними лежит вся эта фальшь.

Охотник отыскал место выгрузки виргинского табака уже через день. Еще спустя неделю он понял, что Адриан и Анжелика осели в Орлеане. В Париж им ехать не стоило, а здесь и девчонке со своим колониальным акцентом проще затеряться, и ее спутнику есть куда деньги вложить. В какой-то момент ему даже показалось, что он видел мадемуазель Беро у рядов, торгующих остатками трофейных товаров. Охотник обыскал все, Анжелику не нашел и тогда двинулся по следам денег.

Он предъявил полномочия в торговой палате и проверил все сделки, заключенные за последнюю пару недель. Охотник тщательно исследовал все случаи приобретения магазинов и складов, но следов немалых денег Адриана не обнаружил. Оставалось предположить, что мсье Матье лег на дно или занялся контрабандой.

Охотник вздохнул, отыскал контактный адрес особой агентуры Аббата и уже спустя два часа получил объяснение всего расклада.

— В этом деле фамилий не спрашивают, однако крупная покупка на днях состоялась, — сказали ему.

— Какая?! — хрипло выдавил Охотник.

Он уже чуял, что след взят.

— Английское оружие. Вот список, здесь же цены и количество.

Охотник схватил лист бумаги, пробежал его глазами и улыбнулся. Итоговая сумма один в один совпадала с тем, что Адриан мог выручить от продажи табака. Этот мальчишка так и не научился быть осторожным.

— И куда это оружие пошло?

— Точно неизвестно, — ответил агент. — Это знает лишь покупатель. Но говорили, что он выехал в направлении Тулона.

Прощались они скомканно, буквально на ходу. Спартак в очередной раз попенял Аббату за то, что тот так и держит штатного друга народа Марата на вторых ролях и слишком уж опекает Робеспьера. Но в этом вопросе он давить не мог — только рекомендовать.

— Я знаю, что Робеспьер твой любимчик. — Спартак поморщился. — Но надо же и меру знать. Дай Марату развернуться, он не подведет.

— Договорились. — Аббат кивнул и проводил Вейсгаупта до дверей.

Как бы ни был Спартак талантлив, но и он не знал всех деталей, да и не надо ему этот было. Свое дело Вейсгаупт сделал.

В считаные часы к двадцатитысячной толпе парижан присоединились гвардейцы, еще недавно бывшие санкюлотами. К зданию конвента подошло уже порядка восьмидесяти тысяч возбужденно гудящих вооруженных революционеров. Конвенту пришлось издать приказ об аресте трех десятков депутатов, обвиненных якобинцами. Это было абсолютно беззаконное решение, но выбор оказался невелик: арест депутатов или расстрел восьмидесятитысячной толпы. Сделать второе было нереально.

Понятно, что кое-кто из депутатов-буржуа бежал. Сразу же встал вопрос, чем платить революционерам, участвовавшим в перевороте. Луа и Дюнуи предъявили требование на полмиллиона ливров, примерно по 125 су или 14 фунтов хлеба на каждого. Где их брать, пока никто ясно не знал.

Но все это были частности. Новый, сильно поредевший конвент сразу же начал делать главное: издавать декреты. Уже 3 июня было решено признать права незаконнорожденных на наследство.

Важность этого закона была чрезвычайной. Многие коммерсанты имели в разных городах по две-три семьи и по двадцать-тридцать детей, а уж об аристократах, владевших целыми деревнями, и говорить не приходится. Все эти дети были хорошо известны местной общественности. Отцы их признавали и содержали. Но теперь каждый из этих двадцати-тридцати бастардов имел право затребовать свою долю наследства.

При грамотном применении один-единственный закон вел к раздроблению практически всех крупных состояний Франции. Пройдут какие-то месяцы, и политической элиты, опирающейся на большие деньги, в республике просто не будет. Буржуа выполнили свою часть работы, настало время «бешеных».

В тот же день на заседании Общества друзей свободы и равенства якобинцы поставили вопрос о предоставлении французского гражданства цветному населению колоний. В конвенте обсуждать это было рано, однако в перспективе «бешеные» получали в колониях голоса подавляющего большинства избирателей. Это делало их власть практически абсолютной.

Аббат окинул взглядом карту французских колоний и вздохнул. Он ждал серьезных проблем и на Мартинике, и в индийском порту Пондишери, и в Порт-Луи. Англичане, используя тот ужас, который испытывали владельцы плантаций перед якобинцами, уже начали поворачивать тамошнюю торговлю на себя.

Неужели придется освобождать рабов?

Делать это не хотелось, но Аббат понимал, что если англичане займут французские колонии, то придется поднимать лозунг «Свободу рабам!». Да, это вело к уничтожению всего белого населения — на Гаити уж точно, но что он мог поделать? Лучше сжечь свой дом, чем подарить его врагу. Позволить противнику приобретать новое оружие за деньги, вырученные во французских колониях, было бы верхом глупости.