Приданое для Анжелики

Уже 17 июня были временно закрыты обменные пункты. Затем красный священник Жак Ру предложил ввести в конституцию смертную казнь за ростовщичество. Чуть позже он заявил, что революция требует обезглавливать всех спекулянтов и паникеров, создающих запасы продовольствия.

Ясно, что в таком виде предложения не прошли, но идея была посеяна. Вскоре с подачи «бешеных» на пристани Святого Николая прошли беспорядки из-за цен на мыло, и дело пошло. 26 июня был принят декрет, обязавший всех граждан, имеющих запасы предметов первой необходимости, сообщать об этом в муниципалитет. Альтернатива одна — гильотина.

Понятно, что парижские коммерсанты впали в ступор. Уже на следующий день биржа, то самое место, где такие запасы официально выставлялись на продажу, была закрыта. Рынок стал полностью черным.

Важность этой меры переоценить было невозможно. Всего за сутки примерно пятая часть всех коммерсантов вообще ушла из политической жизни. Каждый понимал, что формально он преступник. Высовываться из-за того, что ему не понравилось то или иное решение местной коммуны, уже никто не мог. Та доля власти, которую потеряли эти беглецы, досталась людям Аббата.

Да, протестовали коммуны Марселя, Нима, Тулузы, Бордо и Лиона, подконтрольные жирондистам. Восстала вся Нормандия, не согласная с решениями «бешеного» конвента. Успешно воевали с республиканской армией Вандея, Мэн и Луара. Англия объявила блокаду всех французских портов.

Но вот парадокс!.. Чем хуже становилась жизнь людей, тем лучше чувствовала себя революционная власть. Чем меньше было зерна, чем дороже оно становилось, тем больше значили для каждого француза те фунты хлеба, которые он получал благодаря якобинцам, по фиксированной цене.

Пора было наводить порядок на вершине пирамиды власти. Переворот, произведенный Спартаком, оказался слишком быстрым. Поэтому он выбросил на самый верх не совсем тех людей, которые были нужны Аббату.

Едва Адриана поставили в строй, он понял, что дело заварилось нешуточное. Колонну новобранцев сопровождали крепкие суровые гвардейцы — судя по белым штанам, еще из того, старого состава. Он почему-то сомневался в том, что с ними можно будет договориться.

— Куда нас? — донимали их из строя призывники.

— Хоть что-нибудь расскажите!

— В Тулон?

— В Марсель?

— Неужели Вандея?!

Им было страшно. О том, что происходит в Вандее, ходили самые жуткие слухи. Говорили, что под ружье там встали даже мальчишки десяти-двенадцати лет. В каждой тамошней деревне был свой выборный капитан, которому все вандейцы подчинялись безоговорочно.

Ходило очень много сплетен о том, как повстанцы расправлялись с пленными. Гильотин там еще не было, поэтому в дело шли обычные мясницкие топоры.

«Опять в бега?» — подумал Адриан и почувствовал, что ему стало дурно.

Он ужасно устал от этого бесконечного бега — то ли за деньгами, то ли просто от судьбы. И все без толку. Судьба каждый раз настигала его.

Он знал, что в таком деле, как контрабанда, никому особенно доверяться не надо. Поэтому Адриан пару раз громко проговорил, что оружие уйдет в Тулон, а повез его именно в Вандею. Особой выручки он не ждал. Просто эта провинция была ближе, да и шансов нарваться на агентов республики имелось поменьше.

Если их направляли именно туда, то его, возможно, ждала пуля, выпущенная из мушкета, проданного им же самим. Наверное, в таком исходе содержалась бы своеобразная справедливость, хоть какая-то во всей этой чудовищной войне.

Новобранцев быстро вывели к площади у порта, и все они как-то сразу сгорбились. Вниз по Луаре можно было попасть только в Вандею. Но тут появился еще один офицер.

Старший колонны начал сверять с ним какие-то списки, вдруг обреченно махнул рукой и заявил:

— Всех назад!..

— Домой? — не поверили призывники.

— Нас отпускают?

Офицеры захохотали.

— Да, домой, только вперед ногами! В Пруссию вас отправляют! С немцами воевать!

Всю первую половину июля Аббат постоянно возвращался к двум основным проблемам: положению в Пруссии и Фландрии и расстановке сил в комитете общественного спасения, средоточии всей реальной политики. Линию западного фронта Аббат еще держал. После вступления в боевые действия английской армии под угрозой оказались важнейшие крепости Конде-Сюр-Эско и Валансьен, в Пруссии — Майнц. Однако французы отбивались. Отступать им было попросту запрещено.

Сложнее было в комитете. Новые задачи требовали привлечения совершенно иных людей, а ввести туда Робеспьера не получалось. Из трех главных революционеров — Дантона, Марата и Робеспьера — последний был именно таковым, самым слабым. Аббат поразмышлял, дал указание, и 10 июля Дантона в комитете не стало.

Однако этого оказалось мало. Робеспьер, никогда не имевший ораторских талантов, не слишком изобретательный и не расстающийся с личной охраной, по-прежнему оставался мишенью для насмешек и весьма слабой тенью бесшабашного Марата.