Приди и помоги. Мстислав Удалой

Разделились и тронулись. Все время держа зятя в виду, Удалой посматривал в его сторону — не заметил ли чего? Но время шло, а Даниил с друзьями и дружиной все так же спокойно двигались в отдалении, и можно было даже разглядеть, что они о чем-то весело переговариваются. Смотрел Мстислав Мстиславич и по сторонам — и тоже, как и Даниил, не видел ничего подозрительного. Правда, никакой живности сегодня почему-то вовсе не попадалось — ни волков, ни лисиц, ни оленьих стад.

Среди плоской степи радовала глаз только красивая гряда изумрудно-зеленых холмов вдали. Легкий ветерок колыхал траву, по ней катились ленивые волны, и, приближаясь к этим холмам, занятно было представлять себя плывущим на ладье по морю к близкому и желанному берегу.

Наблюдая за травяными волнами, Мстислав Мстиславич чувствовал, что они словно убаюкивают его душу такими же ласковыми волнами тихой грусти. Уходит, утекает время, отпущенное Богом для жизни. Вот и голова стала совсем уже седая, и сына единственного похоронил. Когда успела пролететь жизнь? Кажется — только вчера еще был совсем молодым, радовался предстоящей женитьбе на красавице половчанке, без страха расхаживал под пение стрел по высоким стенам осаждаемого города, душевно пировал с молодой дружиной! А теперь уж и внуки. Не верится в то, что стал дедом, но если захочешь в этом убедиться, то — вон оно, доказательство: молодой зять, князь Даниил Романович. Отец твоих внуков, и славный воин, и умелый управитель своих владений.

Задумавшись, Мстислав Мстиславич некоторое время глядел на Даниила, уже взобравшегося на холм, и не сразу понял, отчего тот рвет отчаянно меч из ножен и все не может вырвать. Наверное, что-то там зацепилось, защелку не отогнул. Тут конь Удалого и его вынес на плоскую вершину.

Насколько хватало глаз — все поле было покрыто татарскими полками. Они стояли в боевых порядках, изготовившись к битве. Их было столько, что не приходило и в голову считать. Как не приходит в голову считать колосья ржи на поле перед жатвой.

— К оружию! К оружию! — закричал Мстислав Мстиславич. Краем глаза, оборачиваясь к своему полку, он успел увидеть, как отряд с Даниилом и молодыми князьями уже устремился на эти необозримые вражеские полчища. И сам бросился вперед, одновременно сближаясь с отрядом зятя.

Словно гром грянул над степью — это все татарское войско разом издало боевой клич и потекло навстречу. Через короткое время — сшиблись.

Впервые в жизни вместо опьяняющего восторга битвы Мстислав Мстиславич. бешено работая привычным топором. прорубаясь к отряду Даниила Романовича, чувствовал какую-то безнадежность этой работы. Бывалый воин уже по первым мгновениям боя может себе представить, что будет дальше — побежит ли противник сразу или его упорства хватит надолго.

Татары не побегут — это понятно было сразу.

Любого ратника можно было хоть на миг испугать — криком ли. замахом ли. Человек есть человек, он хочет жить, и даже самый храбрый, спасая себя, отпрянет, закроется щитом, загородится конем. И даже мимолетный испуг оказывается заразителен для тех. кто сражается рядом. Увидев, что отпрянул один, другие тоже вспоминают, что надо беречься И кто первый об этом вспомнит, тот и проиграл: он уже не забудет, как дорога ему жизнь.

Ни один татарский воин, казалось, этого не помнил. Можно было убивать их. косить налево-направо, но чем больше их падало под ударами, тем сильнее становилась ярость других, тем отчаяннее они нападали. К тому же их было в десятки раз больше, чем русских.

Дружина Мстислава Мстиславича давно смешала свои ряды и постепенно расчленялась под татарским натиском на небольшие отряды — так бурное половодье ломает лед и вода разносит друг от друга обломки льдин. Каждый такой отряд мгновенно окружался, и начиналось его истребление.

Только что завязался бой, а уже многих дружинников Мстислава Мстиславича не стало. Ему самому в невиданной горячке сражения некогда было оглядываться по сторонам и не было возможности собрать оставшихся своих в единый кулак. Все труднее становилось заставлять себя бросаться на врагов и наносить им удары. Все ярче в душе вспыхивало отчаяние оттого, что врагам не будет конца, как ни рубись и ни кричи. Они давили все мощнее — а русских делалось все меньше. Погибли уже самые лучшие. Вот Бакунец Власий, будто задумавшись о чем-то, со стрелой, торчащей из уха, склонился на конскую гриву. Вот пожилой сотник Ларион, дергаясь в седле, заколотил мечом по копьям, вонзающимся ему в грудь, — и тут же бросил меч, словно ему надоело все, опустив руки, мягко соскользнул с седла вниз. Вот весельчак Онисим, размахивая обрубком правой руки, из которого брызгала кровь, левой рукой попытался вцепиться в близкого татарина, но лишь схватился за перебитое горло и замотал головой.