Приди в мои сны

На открытой площадке оказалось неожиданно холодно, и она пожалела, что вдобавок к чудесным платьям мадам Ладинской не купила ничего теплого, пусть бы даже шаль.

– Как я мог забыть, что вы очень смелая девушка? – В голосе Виктора не слышалось иронии. – Просто я за вас беспокоюсь. Вам холодно. – Сейчас он не спрашивал, он утверждал и на Настины плечи набросил свой пиджак.

– Спасибо. – Сразу стало теплее и уютнее, а ночные страхи отступили. Возможно, ей даже удастся уснуть. Потом, когда они с Виктором разойдутся по своим купе. А пока пусть все идет своим чередом.

На площадке они простояли долго, до тех пор, пока Настины руки и нос окончательно не заледенели. Да и Виктор наверняка замерз без своего пиджака. А уходить в тепло все равно не хотелось, и Настя чувствовала, что это их взаимное нежелание. Вдруг вспомнился Дмитрий со своими самодельными виршами, и стало вдруг дико, что это насквозь фальшивое казалось ей тогда настоящим. Виктор не читал вирши и если рассказывал, то не про себя, а про свою работу, про маяки и мосты. А еще про далекое море и домик маячного смотрителя, который знает тысячу удивительных историй. Вот бы ей познакомиться с этим смотрителем! Или сделать так, чтобы Виктор никуда не ушел и рассказывал истории за него. Он ведь тоже великолепный рассказчик, когда он говорит, Настя словно бы видит все своими глазами. Особенно Насте понравилась история про маяк в центре озера, тот самый маяк, который Виктору предстояло запустить. Было в этом что-то загадочное. Озеро, остров, маяк… И название у острова какое необычное – Стражевой Камень! Кого или что будет сторожить построенный Виктором маяк? Насте хотелось спросить, но она стеснялась. Она и так задавала слишком много вопросов. И с каждым новым вопросом Виктор становился все ближе, а так нельзя. Это неправильно и опасно. Пусть не для Виктора, но для нее точно. И причина тут не в том, что Виктор Серов подл и мелочен. Все наоборот, и от этого втройне тяжелее.

Он проводил Настю до купе, прощаясь, легонько сжал заледеневшие пальцы. Его собственные руки тоже были холодные, а девушке все равно почудилось, что горячие.

Ксения не спала, баюкала Венечку, ждала Настю. Интересно, долго ли?

– Не замерзли, Настасья Алексеевна? – спросила шепотом.

О том ли хотела спросить? Или слышала голос Виктора?

– Замерзла, Ксения. – Она с ногами забралась на сиденье, до самого подбородка натянула шерстяной плед.

– Так, может, я за чаем к проводнику схожу?

– Не надо, он спит. Жалко будить.

– Работа у него такая. Чего жалеть?

– Ксения, ты мне лучше подай шкатулку, ту, что Трофим утром отдал.

– С побрякушками? – Ксения уже возилась в ее немногочисленных вещах.

– С побрякушками. Трофим все, что считает бесполезным, называет побрякушками.

– Так разве же можно драгоценности считать побрякушками? – В шкатулку Ксения все-таки заглянула, но Настя ее не винила. – Это ж сколько пользы от них, ежели продать. А уж какая красота! Глаз не оторвать.

Красоту Настя больше не видела, разбирая содержимое шкатулки, полагалась лишь на осязание и воспоминания. То, что ей было нужно, нашлось быстро. Серебряный портсигар в виде крошечного фолианта, сделанный под заказ специально для Феди, единственного любимого брата. Помнится, Федя, так же, как и Виктор, сигареты не курил, но баловался. И чтобы баловство это выглядело красиво, Настя и придумала заказать портсигар. Вот только пользовался им брат недолго…

От воспоминаний, даже со временем не ставших менее мучительными, сделалось больно в груди, и глаза защипало от непрошеных слез. После того свидания с Федей Настя тоже плакала, потому что хоть и была тогда еще совсем девчонкой, но понимала: все, что происходит с ее любимым братом, – очень серьезно, смертельно серьезно.

– Забери портсигар, Настя. – Федя смотрел на нее ласково, улыбался беспечно. – Зачем он мне там? Еще, чего доброго, потеряю. А так ты сохранишь его для меня. Или подаришь какому-нибудь по-настоящему хорошему парню. Тому, кто заслужит.

Он говорил и улыбался, а Настя по глазам видела – врет, хочет успокоить ее, младшую сестренку. С бессрочной каторги не возвращаются…

Федя и не вернулся. Вместо него пришло письмо, которое читали всей семьей, и вслух, и по очереди. Читали, перечитывали, а потом бабушка сказала решительно:

– Я еду. Разберусь там на месте, что к чему.

Мама тоже хотела ехать, но у папы было больное сердце, Федин арест его подкосил, в одночасье превратил крепкого, моложавого еще мужчину почти в старика, и мама осталась. А Настю вообще никто не спросил.

– Детка, тебе нужно устроить свою жизнь, – сказала бабушка, целуя ее в лоб. – Останься, поддержи родителей. Им нужна твоя любовь.

Не помогли ни любовь, ни поддержка. Не спасли родителей из горящего дома. И теперь Настя сама вот такая… бесполезная. А портсигар пах так же, как и Виктор, просился к новому хозяину. Федя бы не обиделся, узнай, что его подарок достался человеку достойному. Федя сказал бы: «Ты все делаешь правильно, сестренка».

Рядом присела Ксения, обняла за плечи, спросила испуганно:

– Настасья Алексеевна, вы что же это, голубушка?