Придворное общество

В общем и целом можно сказать, что уже само избрание придворного общества предметом исследования не очень-то согласуется с господствующей ныне популярной системой ценностей, часто оказывающей влияние на историческую науку. Династические властители и их дворы на нынешнем этапе развития общества все более и более теряют свое значение. Они на сегодняшний день относятся к числу отмирающих общественных фигураций. В тех из развитых стран, где они вообще еще существуют, они утратили значительную часть своей прежней власти и своего прежнего престижа. По сравнению с порой своего расцвета придворные общества наших дней являются, самое большее, лишь подражаниями. Представители восходящих социальных форм зачастую рассматривают эти реликты прошедшей эпохи со смешанными чувствами.

Понятно, что эта расхожая негативная оценка не содействует адекватному пониманию своеобразия придворного общества как общественной формы, имеющей столь же отличный и ярко выраженный характер, как и, например, феодальные элиты или партийные элиты индустриальных обществ. Последним сегодня уделяется более пристальное внимание, очевидно, потому, что это современные общественные типы, а большинство людей интересуются собственной эпохой более, чем всеми другими. Феодальные же элиты представляют собой заметный и сравнительно четко очерченный предмет социологических и исторических штудий, вероятно, потому, что их можно хладнокровно, с большой дистанции рассматривать как генетические праформы и контрастную противоположность современных фигураций. Феодальные общественные формы кажутся чем-то давно прошедшим; как правило, уже никто не находится в состоянии борьбы с ними, а порой их даже представляют в романтически приукрашенном виде, с положительными оценочными акцентами. А что касается придворного общества, то, поскольку и в наше время еще существуют эпигонские формы этой социальной формации, оказывается труднее осознать, что и оно обладает своими специфическими структурными особенностями, которые можно выявить как таковые, независимо от того, считать ли их хорошими или нет. В отношении постепенно устраняемых ныне от власти придворных элит, потомков некогда могущественнейших элитных групп многих европейских стран, у более молодых, восходящих элит индустриальных национальных государств нередко еще сохраняется негативная оценка и оборонительная позиция — отголосок противостояния прежних дней, которое часто бывало весьма жестким. В этом случае опять же оценки и аффекты, характерные для общества в целом, сказываются на отборе того, что исследователь сочтет значимым для исторической и общественной науки, а что нет. Такие принятые в народе оценочные мнения пока еще отбрасывают тень на изучение и даже категориальное описание придворного общества.

Вовсе не так просто показать, что я имею в виду, когда говорю, что нужно сознательное усилие, чтобы обеспечить большую степень автономии отбора и формулировки социологических проблем (независимо от того, относятся ли они к современности или к прошлому) от принимаемых как сами собой разумеющиеся и потому не проверяемых расхожих оценок. Но вот один пример. Если мы ставим себе задачу приблизиться к объяснению и пониманию того, как люди могут быть по-разному связаны друг с другом, то все типы взаимоотношений, в которые люди вступают, все общественные фигурации равноценны. Здесь мы вновь, в несколько более широком смысле, сталкиваемся с тем, о чем говорил Ранке, когда отмечал фундаментальную равноценность всех периодов истории. Он тоже по-своему пытался указать на то, что исследователи, которые хотят понять взаимосвязи между людьми, сами закрывают себе подступ к предмету, если руководствуются при этом предвзятыми оценками, принадлежащими их собственной эпохе и их собственной группе. Адекватное и компетентное исследование любого социального образования, любого объединения людей, будь то большого или малого, принадлежащего давно прошедшим временам или современности, может содействовать расширению и углублению нашего знания о том, как люди во всех ситуациях связаны друг с другом — в мышлении и в чувстве, в ненависти и в любви, в действии и в бездействии. И невозможно представить себе такую социальную фигурацию, изучение которой было бы в большей или в меньшей степени важно, чем изучение какой-то другой. Изменчивость этих человеческих взаимосвязей так велика и так многообразна, что — по крайней мере, при малом объеме и неполноте нашего нынешнего знания — невозможно представить себе такого компетентного исследования некой еще не изученной социальной фигурации и процесса ее становления, которое не давало бы чего-то нового для понимания человеческого универсума, для понимания нас самих.

7.