Придворное общество

Итак, если мы занимаемся вопросом о взаимном отношении историографии и социологии, то часто упоминавшаяся проблема неповторимости исторических событий занимает центральное место. Представление, согласно которому неповторимость и уникальность событий есть отличительная характерная черта человеческой истории, предмета историографии, часто сочетается с представлением, согласно которому эта «неповторимость» обусловлена природой объекта, т. е. заключена в самом предмете независимо от всех ценностных предпочтений людей, которые его изучают. Но это совершенно не так. Если то, что в настоящее время исследуют как «историю», обыкновенно рассматривают как собрание единственных в своем роде данных, то происходит это по той причине, что самым главным в подлежащих исследованию событийных рядах считаются события, которые уникальны и неповторимы. Иными словами, это основано на определенной оценке. Она легко может показаться естественной. Но, возможно, будет лучше сознательно присмотреться к ней и проверить ее правомерность.

Ибо неповторимые уникальности есть отнюдь не только в тех совокупностях событий, которые делают предметом своих исследований историки. Неповторимые уникальности есть буквально повсюду. Уникальны не только каждый человек, каждое человеческое чувство, каждое действие и каждое событие в жизни человека, но и каждая летучая мышь и каждая блоха. Уникален каждый вымерший вид животных. Динозавры больше не появятся. Уникален в этом смысле homo sapiens, человеческий род как целое. И то же самое можно сказать о каждой пылинке, о нашем Солнце, о нашем Млечном Пути и в известном смысле о каждом другом образовании: они появляются и исчезают, и если они исчезли, то больше не появятся.

Проблема уникальности и неповторимости, следовательно, сложнее, чем это представляется в рассуждениях теоретиков науки. Есть уникальности и неповторимости различных ступеней, и то, что уникально и неповторимо в рамках одной ступени, с точки зрения другой ступени может предстать как повторение, как возвращение чего-то вечно одинакового. Наше уникальное Солнце и неповторимая, медленно изменяющаяся Земля, на которой мы живем, представляются скоропреходящим человеческим поколениям вечно возвращающимися картинами. В отношении к единственному в своем роде человечеству отдельные люди сами суть повторения некой вечно тождественной формы, и то, что в людях различно, оказывается тогда вариацией неизменно повторяющейся основной схемы.

Но именно этой вариации, этой различности и уникальности индивидов в рамках постоянно повторяющейся основной схемы придают особенно большое значение в некоторых обществах, а в пределах этих обществ, в свою очередь, в определенных отраслях науки. Такая расстановка приоритетов связана со своеобразной структурой этих обществ и особенно с относительно высокой степенью дифференциации и индивидуализации в них. Именно она выражается в историографии этих обществ. Объяснить это сложно, и нет необходимости прослеживать здесь в деталях широко разветвленную сеть этих взаимосвязей. Как бы ни обстояло дело с адекватностью или неадекватностью исторической теории, которая выдвигает на передний план одно только уникальное и индивидуальное в событиях, несомненно, что в такой акцентировке отражается специфически сформированная обществом разновидность человеческого самосознания. Не только в самих себе люди ценят то, что они действительно могут признать в себе отличительным, уникальным и неповторимым; в силу определенной направленности того социального воспитания, которое получает индивид, он обычно рассматривает развитие в себе возможно более индивидуального, возможно более уникального и неповторимого человеческого профиля в качестве идеала, к которому стоит стремиться. Сосредоточенность на специфическом, уникальном и неповторимом в течении событий, которая в значительной мере определяет теорию и практику исторических исследований, была бы немыслима без той повышенной ценности, которую приписывают неповторимости и уникальности индивидов в обществах, где пишется такая история.

Вопрос, который мы, следовательно, должны поставить перед собой, есть вопрос об относительной гетерономии либо относительной автономии такого рода оценок, применяемых к событийным взаимосвязям, которые пытаются обнаружить, изучая «историю». Та путеводная теоретическая идея историографии, сообразно которой уникальное и неповторимое в событиях, и особенно в отдельных личностях и их поступках, оценивают как самое важное и ставят на первый план, — основана ли она на непредвзятом критическом анализе самой предметной взаимосвязи и в этом смысле адекватна ли она предмету? Или же мы имеем здесь дело с влиянием идеологии на постановку научной проблемы и на наблюдения, производимые историком, — влиянием, приводящим к тому, что исследователи в силу полученного ими специфического общественного воспитания прилагают к исследуемым событиям недолговечные оценки и идеалы, привнесенные извне?