Придворный

Нет, теперь я не жив, супруга сладчайшая, ибо
Жизнь мою вместе с телом твоим судьба унесла.
Жить буду я, когда в этой общей могиле
С костями твоими кости соединятся мои[45]

.

В стихах латинской надписи на надгробии Ипполиты Кастильоне все тот же – сдержанный, не дающий горю власти над собой. Как никогда не злословит он вышестоящих, так не клянет он собственный жребий, принимая совершившееся мужественно и собранно.

До конца жизни он уже не попытается ни жениться вторично, ни как-либо еще впустить женщину в свою судьбу.

* * *

Бальдассаре совсем оставил Мантую и Казатико, возложив попечение о детях и об имении на мать. «Пока мой дом и дети лучше в ваших руках, чем в моих», – писал он ей летом 1521-го. В каждом письме он подробно расспрашивает о здоровье и успехах детей, с каждой оказией посылает им подарки, но родной дом его явно тяготит. Однако и Рим остается теперь для него лишь местом службы, не суля ни нового круга друзей, ни новой любви, ни нового вдохновения. Умер Рафаэль, с которым, кажется, Кастильоне связывала самая чистая и искренняя дружба его зрелого возраста. Через два месяца после Ипполиты умер от чахотки кардинал Бернардо Биббиена, друг лукавый, но все-таки дорогой по памяти счастливых лет, проведенных в Урбино[46].

Бальдассаре внешне все тот же – он со всеми учтив, доступен, любезен. Но что в это время наполняет его душу? Что дает ему нравственные силы, в чем он находит отраду?

Размышление над текстами Кастильоне – особенно над стихами, где он раскрывает себя больше, чем в переписке даже с самыми близкими людьми, – наводит на мысль, что он с ранней молодости сроднился с отсутствием надежды на земное счастье. Мимолетное касание счастья он чувствует лишь во встречах с «гением чистой красоты», в тайне ее зыбкости и беззащитности, в какие-то редкие моменты простой и чистой человечности. Но проходит совсем немного времени – и прекрасное или гибнет, или бывает обесчещено и опошлено. Утрату этого мгновенного счастья Кастильоне принимает как возвращение к обычному порядку вещей. Рафаэль для него – чудотворец, полубог. В его искусстве человек встречается с божеством, в его трудах по исторической реконструкции Рима – человек обращает время вспять, противостоя его разрушительной силе. Но Рафаэль умирает тридцатисемилетним, не сделав и половины того, на что был способен, и Кастильоне не оплакивает несправедливость судеб, а, напротив, почти утешает себя мифологическим примером «божественной зависти». Безвременная гибель гения, как и безвременная кончина цветущей, любящей женщины, – закономерность в мире, где правит смерть, а уютнее всего чувствуют себя низость, посредственность и пошлость.

Кажется, это сознание и дает ему силы выполнять – спокойно, усердно и безнадежно – свой долг перед государями, которые пренебрегают его советами, подозревают его в недостаточной верности и неизменно платят неблагодарностью.

* * *

Даже кратко рассказывая о пребывании Кастильоне в Риме в качестве мантуанского посла, нельзя пройти мимо эпизода пусть, кажется, и незначительного, но всегда живо обсуждаемого биографами нашего героя. Речь идет о письме Кастильоне его государю, маркизу Федерико, от 13 февраля 1521 года. Кастильоне рассказывает о скачках в Риме на исходе карнавальной недели, в которых участвовал и конь маркиза. Мантуанский наездник уверенно шел впереди всех; но когда он уже был в нескольких шагах от палио – знамени, подхватив которое он стал бы победителем состязания, дорогу преградил, будто случайно выступив из толпы зрителей, солдат городской стражи. Конь остановился как вкопанный, и, пока наездник как-то справился с ситуацией, шедший вторым жокей знатного римского прелата Альдобрандино Орсини схватил палио.

Судьи состязания (а среди них были сам папа и виднейшие кардиналы), признав, что с мантуанским наездником «было поступлено очень скверно», тем не менее не согласились отдать ему украденное первенство. Солдата, впрочем, отвели под арест. Кастильоне пишет маркизу: «А я требовал, чтобы его или повесили, или хотя бы присудили ему три или четыре оборота веревки и потом послали на галеры. Во всяком случае, обещаю вашей светлости, он не останется без какого-то наказания…»[47]

Это место из переписки Кастильоне и века спустя ставит под сомнение его в целом почти безупречный моральный облик. Вот какой комментарий читаем, например, в очерке А. К. Дживелегова (самая известная работа о Кастильоне на русском языке):