Приемные дети войны

Это чувствовал Вася Гуржий. Неосознанно, повинуясь скорее инстинкту, чем рассудку, он приподнял правую руку с зажатой в ней палочкой-знаменем к подбородку, левую выдвинул чуть вперед. И застыл в боксерской стойке — готовый "за дешево" не даться.

Колька, игнорируя воинственные приготовления противника, подошел к нему вплотную.

— Отдай знамя! — сказал. — Не погань его руками предателя!

— Я не предатель.

— А кто? Я, что ли, имею родство с Колченогим?

— Я уже никакого родства с ним не имею! Я отказываюсь от этого родства.

— А кто ему приходится кровным племянником?

— Дети за отцов не отвечают! — возразил Вася Гуржий газетной фразой, которую якобы первым произнес товарищ Сталин.

Но Колька тотчас отрезал не менее расхожей фразой, которую первым произнес якобы Исаак Ньютон — создатель теории всемирного тяготения:

— Яблоко от яблони недалеко падает. Отдай знамя!

— Не имеешь права!

— Не повторяй за фашистами! Это для них я не имею никаких прав, — ткнул в желтую звезду на груди. — А для тебя…

И размахнулся…

— Мальчики! — бросилась на выручку Клава. — Хватит лупаситься! И без того — война. Подружитесь опять. Что вам стоит?

— Пусть пришьет своего дядьку-предателя, тогда и подружимся, — буркнул Колька.

— Сам пришей, — отбрил Вася Гуржий. — Мне папка задницу надерет.

— Могу и я, — пошел на мировую Колька. — Но ведь твой дядька куда-то убрался. По заданию немаков, наверное.

— Никакого задания. Краткосрочные курсы полицейских. Уже вернулся. И гуляет…

— Как хозяин? — перебил язвительным вопросом Колька.

— Спроси у него сам.

— И спрошу! Все у него спросим! — зло докончил Колька и поспешил домой за припрятанным наганом Марии Прокофьевны.

2

Колченогий, одетый в военную форму без знаков различия, шел по мостовой, кособочась корпусом. Шел, важно посматривая на цивильных, почтительно приветствуя офицеров. И, разумеется, не держал в памяти мальчишку, того, что минуту назад, обгоняя его, несколько раз обернулся.

Колька давно уже разработал в уме план операции, который выглядел очень эффектно, как в кинобоевике.

Картина первая. Антон Лукич — у комендатуры, в окружении группы немцев. Те нахваливают его за предательство. Он слушает и подобострастно кивает. Колька вежливо, но с достоинством протискивается к нему, дергает за рукав: "Можно вас?"

Колченогий отвечает в соответствии с отведенной ему ролью: "Пожалуйста. Чем могу быть полезен?"

Колька назидательно чеканит:

"Полезным быть вы не можете! Никому, кроме фашистов!"

"В чем же тогда дело?"

"Дело в том, что вы приговорены к высшей мере наказания. И я должен привести приговор в исполнение!"

Картина вторая. Раздаются три выстрела из нагана Марии Прокофьевны. Колченогий, обливаясь кровью, падает на землю. И тут слышится четвертый выстрел, уже из "парабеллума". Это, стоящий сзади немец, стреляет Кольке в спину. Мальчик падает на Колченогого, не выпустив из руки оружие. И, умирая, тихо произносят:

"Гавроши рождаются только на своей земле!"

Разумеется, Колька был не настолько глуп, чтобы следовать столь фантастическому плану, придуманному на сон грядущий в теплой постели. Он хотел застать Колченогого в каком-нибудь укромном уголке, чтобы без свидетелей всадить ему пару пуль под лопатку.

Но без свидетелей никак не получалось.

Антон Лукич миновал комиссионный магазин с выставленными напоказ напольными часами высотой в три метра, фарфоровой статуэткой Дискобола и мраморным чернильным прибором. Остановился у киоска, попросил пива и пачку немецких сигарет. "Нет, чтобы купить "Казбек" — ревниво завелся Колька. — Вот морда! Во всем предатель!"

Выпив кружку и закурив сигарету, Колченогий свернул с главной улицы в сторонку и пошел напрямки к разбомбленному дому.

"Чего это он? — подумал Колька. И, догадавшись, ухмыльнулся: — Ага! Приспичило!"

Никогда прежде он не подозревал, что наган грохает с такой силой.

Никогда прежде он не представлял, что смертельно раненный зверь ревет, не умолкая, и минуту, и две, и более, а спрятаться от этого нескончаемого крика некуда — только беги и беги от него, без оглядки.

Колька и бежал, не помня, где и когда выронил наган. Но твердо знал: выронил его уже после того, как всадил предателю пулю в живот. И еще он знал: домой теперь нельзя возвращаться. Надо предупредить Анну Петровну и сматывать удочки, избавившись от желтой звезды. Немецким он владеет бегло. Внешне на еврея не похож. Глядишь, примут за фольксдойча — немца российского происхождения. Куда же рвать когти? В деревню, — решил, — к Володе. Там переждет маленько, осмотрится, а потом… потом и видно будет…

3

Володя пристроил Толика у дальних родственников отчима, а сам перебрался к его сестре Феодосии Павловне. Порознь легче прокормиться. Хотя… хотя лишние рты всем в тягость. И это чувствовалось, ох как чувствовалось у тетки: пусть вроде бы и племянник, но не братов сынок — чужая кровинушка.