Приемные дети войны

Только тут Володя осознал, почему был выдворен из квартиры. Он вспомнил, как мама, разместив все необходимые вещи в чемодане, переложила из ненужной больше кобуры наган — настоящий наган! это он видел собственными глазами! — в боковой карман пиджачного костюма.

Часть вторая

1

На базаре — этом своеобразном хороводе жизни — народ бурлил, как вскипающая на сильном огне вода.

Взвинченная толпа, втиснутая в рваные башмаки и телогрейки, выводила на все голоса:

— Кому кремни для зажигалок?

— Часики! Часики!

— Туфли поношенные! Почти новые!

— Отдаю за полцены!

— Книжки! Продаю книжки! Собрание сочинений англицкого писателя Дюмы. Сплошные приключения, на каждой странице полюбовница…

— Не возьмете ли костюм чесучовый? Довоенного шитья. От мужа остался.

Спекулянты-перекупщики слюнявили пальцами почернелые на изгибах оккупационные марки, примерялись к робеющим покупателям, нюхом чуяли их кредитоспособность и назначали с кондачка цену.

Толкучка, нареченная Колькой морем "Купи-Продай", клокотала в час прилива, пенилась, разбивалась с шипением о наряд полицаев, трепетала в ропоте и тягучих стонах, провозвестниках ежеминутно ожидаемой облавы.

Колька примостился у книжного лотка, рядом с деревенским, дураковатым на вид владельцем "Трех мушкетеров", "Графа Монте-Кристо", "Королевы Марго" — кепка с наушниками, зипун с потертостями на локтях — и простуженно, со скрипом в надсаживаемой глотке, зазывал покупателей. И тут же, если находились охотники до "стибринных" им из киоска в сентябре, во время безвластия, папирос, усердно торговался, не давал спуску безденежным, но нахрапистым любителям дармовщины.

— Эй, подходи! Кому папирос?

— Берете или смотрите на цену?

— Берете? Одну? Две? Оптом дюжину?

— Деньги вперед!

— Самые лучшие в мире папиросы! "Казбек"!

Дела у Кольки, новоиспеченного "гешефтмахера", шли бойко. Не то, что у хлюпающего носом сбоку малограмотного книгочея-лотошника. Тот не продал ни одного тома из собраний сочинений Дюма. Да и торговаться не умел. В кои-то веки подступились к нему покупатели, но и тех отбрил — не желал по раздельности продавать книги, сразу всем гуртом надумал их загнать. А кому они сдались сейчас, эти фолианты в вишневом переплете с тиснением на обложке? Только придурку какому-нибудь, у кого грошей навалом. Но Колька не совался к доходяге-букинисту с деловыми советами: всяк по-своему делает маленький бизнес. Лишь посмотрит на продавца-неумеху, когда он отвадит очередного покупателя, и усмехнется, испытывая чувство превосходства.

— Эй, курильщики! Навались!

— Подваливай, браток! Открывай пошире роток! Если не занемог, набирай курева впрок.

— Сколько? Две? Деньги вперед и кури на здоровье!

Заходило море "Купи-Продай", подхватило Кольку на гребне волны, отнесло чуток в сторону от лотошника, расступаясь перед полицейскими. Они прошли рядом, пыхнули смесью запахов — ваксой, винным перегаром, вонючими немецкими сигаретами.

В зыбучем человечьем водовороте Колька заприметил знакомое лицо. "Никак тетя Мария, мама Володи Гарновского? И куда ее понесло? Сбежала ведь из дома, спряталась. Чего теперь лезет на людное место?"

Мария Гарновская — вохровская шинелька, пушистый оренбургский платок — ходко пробиралась по базару. Ни к чему не приценивалась. Ничего с себя не продавала. И остановилась, к полному недоумению Кольки, у лотка с книгами.

— Собрание сочинений англицкого писателя Дюмы…

С каким-то неискренним весельем женщина спросила у сельского неуча:

— С каких это пор Дюма стал английским писателем?

"Так его, лапотника!" — обрадовался Колька неожиданной выходке Марии Гарновской.

Но тот невозмутимо ответил:

— А чей же, ежели не секрет?

— Французский.

— Ишь ты, грамотная. Может, заодно скажешь, когда он жил на нашем свете?

— В период Возрождения.

"Что? — опешил Колька. — Вот сморозила!"

Между тем Мария Прокофьевна, не торгуясь, выманила у прижимистого мужика "Трех мушкетеров" — всего один роман, хотя он настаивал на продаже всей кучи книг. И теперь приговаривала:

— Вот сыночку будет приятный подарок на день рождения.

"Стоп! — сказал себе Колька. — Тут что-то не то. Какой еще день рождения? Второй за один год? Отмечали же… А, может, это по еврейскому календарю?"

С ожесточением стал протискиваться к Марии Гарновской, чтобы внести напрашивающиеся поправки. Уже две. Но не успел.

Визгливый голос полоснул по воздуху:

— Облава! Спасайтесь!

Все разбежались. Мария Прокофьевна, как заметил Колька, нырнула в бывшую библиотеку, на краю площади, где размещалось ныне какое-то учреждение.

2

Минувшие после побега из дому недели Володя провел не с мамой, а у ее подруги Веры Аркадьевны, старшей лаборантки завода "Красный химик", бездетной женщины, живущей с престарелой бабушкой в собственном домике из четырех комнат за чертой города, недалеко от реки.

О маме Володя думал постоянно, ибо угрозы Колченогого, как он понимал, вполне выполнимы. Стоит предателю напасть на ее след, выискать нынешнее местопребывание, и — конец всем надеждам на спасение.

Но пока все обходилось.