Приемный покой. Книга 1-1. Покой нам только снился

После этого она поворачивается ко мне лицом и буквально одним движением плеч сбрасывает халатик на пол. Под халатом нет более ни одной нитки, не то что бы кусочка ткани. Несколько смущенно (или с наигранным смущением, — не знаю) она перешагивает это халатик, делает молча шаг ко мне и поднимает руки за голову, как бы поправляя волосы на затылке, глазами в упор смотрит мне в глаза.

— Повернитесь, пожалуйста, спиной. Глубоко дышите открытым ртом. Можете одеваться. Как я и сказал, количество хрипов не просто значительно уменьшилось, но они почти исчезли. Буквально единичные хрипы остались справа, но это не так существенно для общей картины.

— А спереди вы послушаете?

— Давайте послушаю. Картина такая же. Ничего существенного к сказанному я добавить не смогу. Одевайтесь. Пожалуйста, а то замерзнете.

— Не замерзну, мне так даже приятно, — в халате немного жарко.

— Вам все-таки придется одеться и пойти в палату, — сказал я, прошел мимо нее и приоткрыл настежь входную дверь.

— Вы мне больше ничего не хотите сказать?

— Мне больше нечего сказать. Идите в палату.

Она ушла. И буквально через 2–3 минуты в приоткрытую дверь ординаторской постучалась ее подружка, — больная пневмонией.

— Да?.. Открыто! Входите, — ответил я на стук.

Хотите смейтесь, хотите нет (а мне стало уже не до смеха в тот момент), но ситуация повторилась до мелочей, как и диалог повторился почти слово в слово. Только теперь уже с этой больной.

Послушал и вывел за дверь и эту.

Проходит 15–20 минут. Точно не скажу, но успел сделать записи в нескольких историях болезней, как опять стук в дверь.

— Открыто! Входите.

— Можно, доктор? — в дверях появляется прежняя больная астмой в том же халатике.

— Что случилось?

— Доктор, мне стало хуже, — тяжелее дышать.

— Сколько времени?

— Как только ушла от Вас.

— И что Вы предлагаете?

— Послушайте меня, пожалуйста, ХОРОШО. Только я дверь все-таки закрыла бы…

Вновь широким театральным жестом халатик летит на пол, но теперь уже чуть ли не в угол ординаторской. Вся оставшаяся одежда представляла собой ярко алую ленту вокруг пояса.

Послушал. Естественно, как и ожидал, ничего не выслушал. Вышел в коридор, разбудил задремавшую в сестринской комнате мед. сестру. Назначил димедрол обоим, и…

Я спустился по служебной лестнице в другое отделение. Не смотря на поздний час сестры нижнего отделения не спали, — пили чай. Я напросился к ним за стол, пил с ними чай до двух часов ночи, рассказывал анекдоты.

В надежде, что прошло много времени и мои прошлые посетительницы уже успокоились, я поднялся в свою ординаторскую.

Больше никто не приходил.

Во время следующего моего дежурства они смотрели мне в глаза.

Не знаю, что они придумали: то ли поспорили на меня, то ли прикалывались… Если провокация, то для чего и во имя чего? Я их ни в тот раз, ни в последующие разы так и не стал спрашивать, — а они ничего не говорят.

Интересно, а что было бы, если бы я поддался?

Спринтер.

Вызывает меня как-то вечером медицинская сестра в одно из отделений для консультации кого-то из больных. Делаю спокойно свое дело: опрос, осмотр, назначения.

В коридоре на выходе меня останавливает еще одна немолодая уже женщина и просит:

— Доктор, у меня есть несколько вопросов. Могу я с Вами побеседовать?

— Да, что Вы хотели?

— Можем мы пройти в ординаторскую?

Заходим в пустынную ординаторскую, прикрываю за собой дверь. В вечерние часы в былые времена, когда никого из дневных врачей нет, почти все ординаторские, от которых оставались ключи у сестер, были в моем распоряжении.

— Слушаю Вас.

Сначала больная просит померить ей давление, потом послушать легкие и сердце, пощупать живот. Долгое время я не мог понять для чего ей это надо, и только потом понял, что это было только предлогом раздеться и показать мне свою обнаженную до пояса фигуру.

После того, как смотреть/слушать/щупать было уже нечего. Она встала с кушетки и, не одеваясь, даже не прикрыв плечи халатиком, прямо в лоб и спросила:

— Доктор, а Вы верите, что женщина может кончить буквально если не мгновенно, то очень даже быстро?

Поверить-то я могу, но в те еще перестроечные времена вести такие откровенные разговоры было не только не принято, но и верхом смелости, или распущенности, или… Словом, не принято!

— Почему Вы об этом спрашиваете?

— У меня именно так.

— Вас это беспокоит как-то?

— Напротив, это даже и хорошо! Хотите посмотреть сами?

— Что посмотреть?

— Посмотреть, как я быстро кончаю.

— И что для этого надо?

— Запереть дверь в ординаторскую, ну и … Словом соединиться со мной. Вы и увидите, как быстро и бурно я кончаю.

Если честно, у меня, тогда еще незрелого по нынешним меркам, хотя уже и не юного мужчины, в общем-то сложившаяся ситуация вызвала противоречивые чувства: с одной стороны мне было противно (сказывается, наверно, совковое воспитание), а с другой стороны душил внутренний смех.

— Зачем мне это? Вы подумали о том, что я женат? Что у меня есть ребенок?

— А причем тут жена и ребенок? Я же их не привлекаю к участию!

— Ну, хорошо, а Вам это зачем кому-то демонстрировать?

— Вы прямо как ребенок!!! Вы что же, не понимаете?