Приемыш черной Туанетты

Вдруг самая маленькая мышка схватила крохотную метелочку, сделанную из подрезанной кисточки для акварели, и начала неистово мести пол в клетке, с шумом и суетой, расталкивая своих подруг в стороны. Окончив хозяйственные обязанности к полному своему удовольствию, она подняла метлу на плечо и, став на задние лапки, осторожно поставила ее в угол клетки.

— Ну, не забавна ли нынче Белянка? — проговорил Филипп, наклонившись в восторге над клеткой. — А посмотрите на бедную Снежинку, с ее перепачканной кофе шкуркой. Какой у нее жалкий вид! Теперь, отец Жозеф, устройте «ученье», я уже давно этого не видел.

Отец Жозеф не мог устоять перед искушением показать лишний раз талантливость своих «детей». Он уселся в кресло и, одной щекой прикасаясь к румяной щечке Филиппа, а другой прижавшись к клетке, чистым голосом произносил команду, которую мыши немедленно исполняли. Они маршировали, построившись в шеренгу, смыкали ряды, по команде поворачивались и направо, и налево, стоя на задних лапках. Все это они проделывали весьма серьезно.

Филипп был вне себя от восторга.

За этой забавой отец Жозеф и Филипп совсем забыли о времени. Окончив «ученье», отец Жозеф начал тихо насвистывать старинный вальс, с опаской посматривая на окна и двери, и тотчас же зверьки принялись приседать и кружиться в такт музыке. Пока отец Жозеф играл, а мышки плясали, книги Филиппа лежали без дела, а отец Жозеф забыл о приглашении архиепископа.

Вдруг отец Жозеф встрепенулся и бросил испуганный взгляд на часы — он почти целый час забавлялся с «детьми». Схватив желто-красный платок, отец Жозеф решительно набросил его на клетку и обратился к Филиппу:

— Пойдем, пойдем, дитя мое! Мы потеряли столько времени, а это очень дурно. Плутишки были так забавны, что, глядя на них, я забыл обо всем. По совести, если архиепископ сделает мне выговор за эту слабость, он будет прав.

Филипп неохотно взялся за книги; внимательно слушая учителя, он мысленно представлял маленьких «детей» отца Жозефа, весело плясавших и кружившихся перед глазами.

Пробило восемь часов, пора было уходить. Мальчик поспешно собрал книги и ушел, забыв, что хотел спросить у отца Жозефа нечто весьма важное.

Глава 10 Маленькие натурщики

Мистер Эйнсворт сидел за мольбертом в верхнем этаже высокого здания по Королевской улице. Хотя это была его временная квартира, комната выглядела очень уютной. По стенам, живописно задрапированным дорогою тканью, было развешено много прелестных эскизов. Повсюду — на столах, подоконниках и даже на полу — стояли раскрашенные вазы, горшки с пальмами, папоротниками и другими изящными растениями — они придавали комнате вид живописной беседки. На мольбертах стояли неоконченные картины; старинный китайский фарфор и бронза красовались на полках; книги и журналы были разбросаны повсюду.

На низкой софе, покрытой турецким ковром, лежала молодая женщина; ее нежное худощавое лицо было смугло, а щеки горели лихорадочным румянцем. Одну руку она подложила под голову, в другой — держала книгу, куда даже не заглядывала. На ней было свободное белое шерстяное платье с черной каймой, а ноги покрывал мягкий черный плед. Она могла бы называться красавицей, если бы не болезненный, угнетенный вид. Время от времени женщина кашляла и беспокойно поворачивалась. Софа стояла у открытого окна, в которое вливался мягкий весенний воздух, тихо шевеливший нежные стебли пальм, стоявших у окна.

Мистер Эйнсворт, накладывая последние мазки на полотно, целиком ушел в работу. Однако вот он оглянулся и обеспокоенно заметил:

— Не слишком ли дует из окна, Лаура?

— Нет, — отвечала жена слабым, усталым голосом. — Я не могу без воздуха. И так мне трудно дышать.

— Разве тебе нынче хуже, дорогая? — мягко спросил мистер Эйнсворт, осторожно и ловко проводя последние штрихи.

— Не знаю, право. Я чувствую себя одинаково плохо все время. Кажется, слабость увеличивается.

— Дорогая моя, ты изведешь себя вконец. Постарайся преодолеть свое горе. Попробуй. Вот я же стараюсь забыть — стараюсь работать.

— Я не могу забыть, Эдуард; я не хочу забыть. Сегодня полгода, как мы потеряли его, нашего мальчика, наше единственное дитя. Что мы сделали, за что так наказаны? — И она разразилась рыданиями.

— Милая Лаура, зачем говорить так?!. Может быть, не в наказание послано нам наше горе; может быть, это милость к нашему дитяти! Постарайся думать так, и это облегчит твое состояние. Успокойся хоть ради меня! Смотри, какое лучезарное весеннее утро. Послушай, как поют птички внизу, во дворе; а как пахнут померанцы, жасмины и розы! Взгляни на крыши, потонувшие в солнечном сиянии, на эту царственную магнолию в соседнем саду, позлащенную яркими солнечными лучами!

— Для него нет ни поющих птиц, ни душистых цветов, ни солнечных лучей в темной могилке! — вскричала она, обливаясь слезами.