Приевшаяся история (СИ)

Я никогда не убивал, изворачиваясь, как уж на сковородке, чтобы избежать последнего и единственного греха. Только обижался чистосердечно, как маленький ребенок, пакуя свою невыпущенную злость под таким давлением, что она обрела алмазную твердость и весьма острые грани. И не везло теперь не только мне, но и окружающим. Но я видел, как и для чего это делали другие, участвовал косвенно, не предотвращал. Я пал.

А все из-за того, что меня никогда и никто не любил. Мать… воспользуюсь осторожной формулировкой: не спешила демонстрировать чувства и защищать нас – не только меня, но и себя – маломальски. С запущенным ее действиями процессом моего саморазрушения я справлялся впоследствии всю жизнь. И, как мне видится, так и не поборол как следует. Да потому, что следующий нанесенный мне удар пришелся еще и ниже пояса.

Лили на самом деле относилась ко мне не так, как я к ней с самого знакомства! Она понравилась мне тем, что была колдуньей; своей стерильной, недосягаемой чистотой и опрятностью. Очень скоро я сделал вывод, что она прелесть какая хорошенькая девочка, а я Мордредов уродец. Но что-то же держало нас крепко вместе?

Я был зациклен на ней. А она, с моей бескорыстной помощью, воплотила несколько стадий развития взаимного интереса. Я был другом детства, с которым можно плести венки из одуванчиков. Со мной интересно было поговорить, то есть послушать почти сказочные истории. Постигать магические науки, имея свой собственный безоговорочный талант, также было комфортней в моем обществе. Я ловко умел отступать в тень, ожидая проблесков любви, пока не скрылся в тени полностью. Моя потерянная мечта. Она даже некоторые плотские заморочки решила с моим участием.

— Сев, а давай поцелуемся…

— Зачем это? — я не верил своим ушам, единственной ничем не выдающейся части на голове.

Мы были как раз в том возрасте, чтобы жутко, тошнотворно начать стесняться подобных проявлений привязанности. Это раньше можно было сталкиваться лбами, щипаться, шлепать друг друга, собирать крошки с лица. Теперь я безоговорочно возвел ее в свои дамы сердца, что предполагало немое любование, поклонение и весьма грязные мечты на некотором расстоянии от объекта.

— Ну, ты же мне друг?

Богиня логики! Фея!

— Конечно, друг! Целоваться-то зачем?

— Ой, что ты как маленький, ей-богу?! — ей никогда не хватало терпения. — Вот мы влюбимся, предположим, и не будет этой неловкости. Будешь знать, куда свой нос длиннющий завернуть.

Это же была забота? Вот какая у меня была подруга! Пришлось сдаваться, тем более чем Моргана не грешила… Возможно, с этого ракурса она могла заметить нечто большее, что я бы хотел вложить в наш тренировочный поцелуй.

У нее были белые зубы и губы мягкие и полные, совершенные губы, созданные для бесконечных поцелуев. И глаза я не закрывал намерено, чтобы увидеть, как расплывется перед ними небольшое количество веснушек. Все это было забавно, трогательно и волнительно, и точно следовало развивать эту тему. Поцелуй, как глоток запрещенного психотропного зелья, а в роли главного ингредиента выступает она.

— Не, Северус, — и я теряю ее, как в маггловском кино («мы ее теряем…»), — для этого точно надо влюбиться! Мокро, противно, слюни… Все мешает… И руки у тебя вспотели. Это ты так старался, что ли?

— А ну тебя!..

Но я не мог отстать и не виться вокруг нее все свободное время, замечая, что начинаю вызывать раздражение. Она могла быть приветливой и открытой, только оставаясь наедине. И вновь я попытался обмануться, списывая все на стеснение. Любовь — нежный цветок: в солнце нуждается, в удобрении и поливе не меньше, но и укрывать его от лишнего ветра жизненно необходимо.

Пока я не узнал правду. А они оказались людьми публичными. Это нашу связь нужно было умалчивать и беречь от лишнего глаза. И все это при условии, что мы-то просто дружили. А у Поттера все было то: и очки, и не менее провокационные, взъерошенные волосы, совершенно идентичного моим цвета, и со вкусом слюны у него, очевидно, все было в порядке… А руки… Ну, как станут потеть руки у блестящего ловца, даже лежа на заднице, на которую я посмотреть стеснялся?!

Да, она, безусловно любила меня как друга, как брата, даже больше… Как первый билет в мир волшебства, как человека, на которого можно безоговорочно положиться, потому что он, рассказывая сущие небылицы, не солгал. Как человека, на которого не надо навешивать изобретенные универсальные ярлыки.

А я хотел другого. Как я хотел, чтобы она просто сказала:

— Я люблю тебя!

И я обиделся. Но… Центральное откровение! Обиделся сам на себя! Что-то я не довысказал, не донес, не дожал. Скорее всего, я вообще позабыл о роли второй сигнальной системы во взаимодействии людей. Я так и не признался!