Когда ты написал мне из Америки, я был очень тронут. До этого ты только отцу писал, а мне никогда. Но когда я сам получил письмо от тебя… да, я был очень тронут. Ему я ничего не сказал. Он и не знает, что ты прислал мне весточку.
Почему бы тебе не остаться еще на пару недель, а? Повеселились бы.
ЛЕННИ. Ты еще здесь, Тед? Смотри, опоздаешь на первый семинар.
Где моя булка с сыром?
Кто-то взял мою булку с сыром. Она была здесь.
ТЕДДИ. Это я взял твою булку с сыром, Ленни.
ЛЕННИ. Ты взял мою булку с сыром?
ТЕДДИ. Да.
ЛЕННИ. Я эту булку сам приготовил. Я ее разрезал и заложил туда масло. Я отрезал ломтик сыра и вложил его туда. Я положил ее в тарелку и положил в буфет. А потом ушел. Теперь я прихожу, а ты ее съел.
ТЕДДИ. Ну и что же ты теперь будешь делать?
ЛЕННИ. Я жду, что ты извинишься.
ТЕДДИ. Но я сознательно ее взял, Ленни.
ЛЕННИ. Значит, ты не по ошибке на нее напал?
ТЕДДИ. Да, я видел, как ты ее туда положил. Я проголодался, вот и съел ее.
ЛЕННИ. Несусветная наглость.
Что же тебя побудило… так мстить своему брату? Я просто поражен.
Видишь, Тед, вот она, голая правда. Вот ты и открыл карты. Вот ты и раскололся. А как прикажешь тебя понимать? Увести специально приготовленную младшим братом булку с сыром, стоило ему на минуту выйти по делам, — это выглядит совершенно недвусмысленно.
Я ведь давно заметил, что ты стал каким-то мрачным за последние шесть лет. Каким-то мрачным. Скрытным. Каким-то неискренним. Забавно, а я-то думал, что в Соединенных Штатах Америки, солнце там, всякое такое, много пространства, старый добрый университет, при твоем-то положении, лекции, центр умственной жизни, старый добрый университет, коловращение общества, отовсюду бодрость идет, дома детки и все такое, смешные, в бассейне плещутся, автобусы до самого Грейхаунда, вода со льдом цистернами, да и в бермудских шортах — рай, и все прочее, старый добрый университет, в любое время дня и ночи чашка кофе, голландский джин, — так что я думал, ты станешь более искренним. А не менее. Ведь я должен тебе сказать, Тедди, что ты был для всех нас образцом. Твоя семья обожает тебя, мой милый, и знаешь, чего мы хотим больше всего? Мы хотим быть похожими на тебя. Вот почему мы так обрадовались, когда ты приехал, вернулся в родное гнездо. Вот почему.
Ты не подумай, Тед, я ведь это не к тому, что мы живем беднее, чем ты там. Мы, правда, живем скромно. Делаем свое дело. Джо занимается боксом, у меня свои занятия, папа по-прежнему не прочь сыграть в покер и готовит неплохо, держит марку, а дядя Сэм лучший шофер в фирме. И все-таки мы держимся вместе, Тедди, и ты тоже один из нас. Когда мы по вечерам всей семьей сидим во дворе за домом и считаем звезды на небе, в нашем тесном кругу всегда стоит пустой стул, он для тебя. И поэтому, когда ты наконец вернулся, мы ожидали какой-то благодарности, чего-то такого je ne sais quoi, какого-то благородства ума, что ли, какой-то свободы духа, думали, что ты вдохнешь в нас уверенность. Мы так этого ждали. И что же, дождались? Разве это мы получили? Разве это ты нам принес?
ТЕДДИ. Да.
ЛЕННИ
ДЖО. Э-э… ничего.
ЛЕННИ. В каком смысле?
В каком смысле?
ДЖО. Ничего.
ЛЕННИ. Я спрашиваю, в каком смысле — ничего?
ДЖО. Да что ты ко мне пристал?
ЛЕННИ. Джо, ты должен все рассказать брату.
ДЖО. Я не кончил дела.
ЛЕННИ. Ты не кончил дела?
ДЖО. Ну и что?
МАКС. Ты не кончил дела, а был с ней наверху два часа!
ДЖО. Ну и что из этого?
ЛЕННИ. Как что из этого?
ДЖО. А что?
ЛЕННИ. Она что, динамистка?
Она динамистка!
Что скажешь, Тед? Твоя жена, оказывается, динамистка. Он был с ней наверху два часа и не довел дело до конца.
ДЖО. Я не сказал, что она динамистка.
ЛЕННИ. Да ты шутишь? А мне показалось, что она динамистка, а тебе, Тед?
ТЕДДИ. Может быть, он не нашел правильного подхода.