Приглашение к Реальному

Существовало ли это желание смерти Другому до того, как было удовлетворено? Да, но не где-то внутри, а именно на поверхности, находя проявление свое в отказе, аскетическом жесте: я не беру того, что ты даешь мне, потому что это не то (чего я желаю). Чем строже аскеза, тем ближе, асимптотически, приближается аскет к своему желанию и потому тем сильнее в нем, несмотря на видимое его совершенство, чувство греховности. И только осуществившись, только задним числом получает желание «собственную» свою форму, заявляя о себе в том jouissance, наслаждении, которое переживает субъект, удостоверяясь в Божественной к нему любви. Наслаждение здесь, таким образом, это наслаждение смыслом, знанием – в полном согласии с лакановской псевдоэтимологией этого французского слова, производящей его от соединения слов «наслаждаюсь» и «смысл» (jouis-sens).

Наслаждение знанием напоминает ситуацию других лакановской притчи – о выборе между кошельком и жизнью, свободой и смертью. Выбравший кошелек и свободу лишается, тем не менее, того и другого. Удостоверившись в любви, я теряю ее, ибо теряю самого любящего. Но без удостоверения этого жизнь мучительна, как мучительны, в предыдущих примерах, рабство и нищета. И грех желания смерти, это живущее невидимо во плоти жало, останется неизбывен. Для меня здесь выбора нет – он принадлежит Другому (именно со слов «время сотворити Богови», то есть «теперь дело за Богом», начинается православная литургия). Умирая, Он отвечает на мое желание, и смерть Его становится источником моего наслаждения, «сладости». Его добровольная смерть дается нам задним числом как предмет, как литургическая чаша. Место перечеркнутого большого А, место Святого, заступает, в определенном смысле, а маленькое, Святыня. То, отказ от чего был ранее знаком нашего желания, мы теперь – под видом Его плоти и крови – признательно (то есть признаваясь, исповедуясь в своем желании – именно поэтому так тесно связана литургия с исповедью) принимаем. Не случайно Святые Дары «истинная есть пища и истинное есть питие» – только «под видом» слова, только в качестве святыни могут земные блага быть восприняты.

Но являя и «исполняя» наше желание, вино и хлеб являют его прикровенно. Описанное в некоторых житиях чудо – явление в чаше эмпирически осязаемого тела Христова, то есть встреча нашего желания с его Реальным, – вызывает то, что именует Лакан тревогой, angoisse, невозможной встречей с Реальным. В этом смысле и невозможна «встреча» с Богом помимо церковных таинств, в каком-то личном, мистическом переживании. Подлинная встреча с Богом – это знание о Его любви, знание, засвидетельствованное Его смертью и приобщаемое в Святых Дарах, это свет истины, сообщаемый лишь ценой разлуки с Ним. Но это не простое знание, а знание радостнотворное, знание-наслаждение. Знание, которое дано нам в обмен на все прочие блага мира, жемчужина, купить которую можно, лишь продав все, что имеешь, – лишь отказ от удовлетворения потребностей, аскетический подвиг позволяет выделить желание в чистом виде. Пользуясь лакановским термином, это plus-de-jouir, выражение, означающее одновременно «избыток наслаждения» и его «пропажу» (буквально: «наслаждению пришел конец»). Дело в том, что, уверившись таким образом в любви Другого, получив объект, который нас в этой любви удостоверяет и становится для нас источником радостнотворного знания, мы теряем тем самым Другого как такового. Драматизм ситуации состоит в том, что выбор делается между знанием о любви и субъектом ее, самим любящим нас Другим. Уверенность в любви заступает место самого любящего как подателя благ. Но именно это освобождает от необходимости умирать, доказывая свою друг другу любовь, нас самих. Ведь умереть «за» означает не только умереть «ради», но и умереть «вместо» нас, беря «доказательство» любви на себя. Став в причастии телом Христовым, именно каждый из нас стал тем любящим субъектом, который «ради» Христа, то есть «за», «вместо» него призван к тому, чтобы творить дела любви. Мы живем и творим благие дела, дела любви, ради, вместо, за нас, вместо нас, умершего. Это, собственно, и делает нас членами Церкви.

Противоречивость двух значений jouissance, напряжение между обретением любви и утратой Любящего и приводит в движение литургический год. Насладившись избытком, мы тем самым теряем все; получив Воскресением все утраченные было блага, вновь аскетическим жестом отвергаем их, взыскуя единого на потребу.