Приглашение в ад

— Хуже, — Гошик, любивший истории про страшное, начинал таинственно озираться. — Это, говорят, что-то навроде хищного пузыря. Или нескольких, если ты не один. Только зазеваешься — бац! — и ты уже внутри такого пузыря. А пузырь — он хоть и маслянный, прозрачный, но поди-ка вырвись. Покрепче всякой резины. Вот пока воздух там есть, ты и маешься в нем. А как начнешь задыхаться, он и скукоживается потихоньку. В конце концов опутает как паук муху. Да и утянет на дно…

У того же Гошика была неприятная привычка целиться во все движущееся и недвижущееся. Возможно, он не наигрался в детстве, а возможно, детство у него просто затянулось, с разбега перехлестнув через тридцатилетнюю отметку, по инерции протянувшись и дальше. Из-за этой глупой привычки Гошик в конце концов и погиб — практически на глазах у Артура. Проходя мимо, прицелился в попутный стог, а оттуда плюнуло пламенем и убило. Судьба, как любил говаривать Щеголь. Судьба-судьбинушка, с коей не поспоришь… Может, так оно и было. Поди проверь. Но они тогда в этот стог битых полчаса пуляли — поджечь пытались, да только ничего не вышло. Стогу хоть бы хны, только чуть задымился. А когда посланный Кабаном урка попытался подползти к заговоренному стожку со спичками, снова сверкнуло пламя, и от пластуна осталась только горка пепла. На том их атаки и завершились. Смерив стог опасливым взглядом, Щеголь приказал отваливать.

Пару раз выходили на гигантскую паутину, при виде которой Артура пробирала настоящая дрожь. Хитроумная вязь поднималась чуть ли не до верхушек деревьев, и где-то там на высоте угадывались некие кули, формой и размерами наводящие на самые печальные размышления. И опять же поступала команда топать в обход. Люди торопливо сворачивали с тропы, брали оружие наизготовку. Вторгаться во владения могучего паука, именуемого в здешних местах гармашем, было, по словам сведущих, предприятием более чем опасным. Риск — дело благородное, но благородством в этих лесах не пахло. По словам бродяжек, был паук не то чтобы очень большим, но черересчур уж юрким. А с паутиной управлялся все равно как заправский ковбой с лассо. В общем связываться с лесным ткачом желания никто не испытывал, и, ощетинившись стволами, стараясь ступать тише, люди огибали призрачные паучьи узоры далеко стороной.

Впрочем, совсем без стычек тоже не получалось. С иными хищниками сталкивались лоб в лоб, — причем непонятно было, кто на кого нападал. Выручала огневая слаженность. Что-что, а палить врозницу и оптом лесная братва за долгие странствия выучилась на совесть. Жутковатые звери, размерами с африканских слонов, но по волчьи мордастые и зубастые, тоже оказывались вполне смертными. Одного такого монстра Артур уложил очередью из пэтчера, лишний раз подтвердив репутацию стрелка грозного и умелого. Когда животное рухнуло, земля содрогнулась точь-в-точь, как при взрыве. Впору было выставлять приборы и замерять балльность! Такое вот бегало теперь по лесным массивам мяско. Зато и голода лесная братва не знала. Запросто поедали тех же чудовищ, вырезая филейные части, жаря, коптя и засаливая. Вяленые куски заворачивали в брезент, хозяйственно укладывали в плетеные корзины. Корзины, разумеется, грузили на лошадей. Их брело в поводу не менее дюжины. На самую гордую и красивую нет-нет да и громоздился сам Щеголь. Раскоряченным ковбоем атаман трусил впереди колонны, то и дело горделиво оглядывался. Любил он это дело! Несмотря на тщедушный вид, на горбатую осанку. Оттого и звался Щеголем. Про слоноподобных же монстров с удовольствием брался рассуждать Кабан:

— Хуже всего не эти, — вещал он. — Хуже, когда со свищами встретишься. А того жутчее — с дикарями. Вот уж действительно хитрые бестии! Даром, что человечьего роду. Злее двуродов будут. Такое могут учудить, в страшном сне не привидится.

— А откуда они берутся? — интересовался Артур.

— Откудова… Оттудова!..

И солдату с азартом принимались втолковывать, что дикари — это люди, подобранные стаей. Вроде книжного Маугли. А таких сейчас пропасть. Взрослые мрут, как мухи, а дети отчего-то выживают. Ну, а куда такому сосунку деваться, когда по всей деревне одни трупы? Вот и скулит бедный, уползает, куда сил хватает. А что скулеж, что вой — все едино. По этому вою его и находят. Либо волки, либо медведи. И ведь никогда не съедают — вот что странно! За своего принимают! И забирают с собой, вскармливают. А потом дикареныши у них в вожаки выходят. Пройдет иная стая, а первый над всеми — волосатый такой человечище. Рыкнет, и все его понимают. И стратегию для стай особую придумывает. Потому как головастый…