Приглашение в ад

В ночных бдениях бородачи уподоблялись детям. Каждому хотелось поведать о чем-нибудь пострашнее. Потому и врали безбожно, разукрашивая, что называется, без оглядки. В частности упорствовали, доказывая, что бродят по лесам и вовсе человеко-звери — стало быть, существа с конечностями звериными, а головами опять же вполне людскими. Аргументов Артуровых не слушали и в смешение чуждых кровей верили безропотно. «А что? Очень даже запросто!.. И эти-то, между прочим, пострашнее всех. Потому что и сила, и ум сразу. Опять же не договориться с ними, не перемигнуться. Они ведь людей помнить не могут, как тот же дикарь, поэтому атакуют без малейшего смущения…»

С меньшей охотой толковали о болезнях. Перед вирусом откровенно пасовали и, вероятно, опасаясь сглазить, не приманивали словом. Потому как не обходил жутковатый мор и банду. Правда, таймерную болезнь здесь называли волчанкой, хроников — то бишь зараженных — кинутыми. Профилактику проводили простейшую — места, где подозревалась болезнь, обходили стороной, «кинутых» — пусть даже и своих — без промедления пускали в расход. Так за день до появления Артура пристрелили сразу троих, потому что у всех троих «стала западать тень — то появляется, значит, то пропадает. И ведь таились, сучата, до последнего! Оно и понятно. Какой же дурак признается в том, что у него волчанка?» Наказ же Кита блюли трепетно. Не хотите эпидемий, лечите пулей. И лечили. Без проволочек и сантиментов. Благо и пуль пока хватало.

Артура, как человека из Бункера, как будущий подарок Киту, оберегали особо: окуривали дымом, выдавали порции хрена с чесноком, в шалаш или палатку обязательно заносили хвойных пахучих веток. Должно быть, Щеголь и бронепоезд хотел преподнести на том же «блюдечке с каемочкой», да только не вышло. Остался один Артур, что тоже само по себе кое-что значило. Об интересе «атамана всех атаманов» к Бункеру Артур смекнул сразу. Потому и не откровенничал до поры до времени. До Горки, к которой шли странным зигзагом, обходя Воскресенск и многочисленные природные ловушки стороной, еще надо было дожить. Щеголь, разумеется, подплывал в разговорах справа и слева, но так в сущности и не узнал ничего, кроме самых общих деталей.

— Значит, этот ваш поезд по кругу, говоришь, бегает? А стоит он где? Что там у вас — депо или вокзал какой?

— И не по кругу, во-первых, а по спирали, — возражал Артур. — Такой вот крендель, смекаешь? — он чертил прутиком на земле. — И маршрутов, насколько я знаю, он не повторяет. Здесь же тройные пути и никаких стрелок. Иногда так катается, иногда этак…

— Я тебя про депо спросил.

— Откуда же мне знать? Там свои людишки, особая рота желдорвойск. Они же с охраной взаимодействуют. Нас туда всего-то раза или два подпускали.

— Лихо у тебя получается! — не выдерживал Щеголь. — То не знаю, это не ведаю! Вы же вместе там жили! Значит, слушки, разговоры были промеж собой.

— Промеж собой — обязательно, — язвительно кивал Артур. — Только с железнодорожниками что нам толковать? Или с теми же ракетчиками… Я же тебе объяснял: это не пещера с нарами. Считай целый подземный городок. Секционное деление, ярусы, люди рассортированы поротно и побатальонно. У каждого подразделения свой регион, свои обязанности.

— Ну, а ваши какие обязанности, к примеру, были?

— Поддержание внутреннего порядка. Муштра, спарринги, ходьба с метелками. Ну, и, конечно, если где буза, нас тут же на усмирение.

— Значит, часто бунтовали?

— Да какой там бунт! Так, ясельный хай. Все больше со скуки и с перепою. Дело это, само собой, запрещают, но научились выкручиваться. Сахар есть, вода тоже — так что хоть из картофеля, хоть из зерна.

— Интересно поешь! А вас самих кто усмирял?

— Ха! Добровольцев на такую пакость всегда хватало, — Артур задумывался. — Врачам еще помогали, донорствовали для экспериментов всяких. Иногда шахтерили.

— Это еще зачем?

— А затем. Бункер-то растет. Только за прошлый год километров семьдесят новых нарыли. Так что галерей — пропасть. Вий — он ведь псих. Мечтал ходы прорыть аж до самого Воскресенска. Может, и к Горке вашей давно подкапывается. У нас же там роботы-землеройки. Если не скальник, то до километра может за сутки нарыть…

В беседах коротали вечера, колдуя над кострами замерзшими руками, и выражение лиц в такие часы у всех становилось детское. Костер, многолапый зверек с кусачим нравом, рассматривал их под собственные трескучие мелодии, швырял в лица склонившихся людей дрожащие блики, играл морщинами и тенями, находя в этом свое особое удовольствие.