Приглашение в космос

– Ерунда какая-то, – насколько мог спокойно, чтобы не пугать товарища, ответил Леонов, – я не могу войти…

– Почему? В чем дело? – услышал он встревоженный голос командира экипажа.

– Скафандр, скафандр раздулся и мешает…

И через некоторое время доложил командиру: «Паша, это, кажется, серьезно… Я попробую войти головой…»

– Давай Леша, пробуй, все пробуй, – еще более взволнованно отозвался Беляев. – Только входи. Не волнуйся, я тебя подстрахую, если что…

Вышедшему в космос первому человеку, трудно было позавидовать. Такая, как снег на голову, неожиданно свалившаяся проблема. И, главное, времени – в обрез. Всего на тридцать минут оставалось кислорода в системе жизнеобеспечения скафандра. И если он не придумает что-то, не войдет в корабль – гибель! Он, конечно, понимал, что Павел сильно переживает за него и действительно сделает все от него зависящее, чтобы помочь. Помнил, что они даже отрабатывали в невесомости эвакуацию его в корабль в случае потери сознания, но он также и прекрасно понимал, что это возможно лишь в случае свободного его входа в шлюзовую камеру. А именно это у него не получалось! И здесь только он сам мог себе помочь.

Но мучительно искавший выхода из сложившейся экстремальной ситуации, Леонов не предполагал, что и его напарник оказался в не менее тяжелых обстоятельствах. Только если у вышедшего в открытый космос это состояние было связано с физическими проблемами, то все происходящее с ним ставило командира корабля в немыслимую моральную ситуацию. И связано это было с разговором, который перед самым их стартом произошел у Беляева с Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым. Леонов при нем не присутствовал, но узнал о содержании от командира только после завершения полета. Вот как он его понял:

«Возможно, на орбите складывается ситуация, что корабль не может вернуться на Землю – нет топлива на ориентацию, на спуск или еще что-то случилось. Упали бы на поверхность Земли лет через пять в мумифицированном состоянии… При неизбежном в таком случае кислородном голодании у человека нарушается сознание, критика. И лучше, мужественнее до такого состояния не доходить – это должен понимать каждый трезвый, смелый человек. Через 10–15 минут я все равно погибну, но перед этим буду кричать, психовать, реветь, как ненормальный – человека-то уже не будет… Тогда надо в какой-то момент мужественно покончить с собой. В этой ситуации сначала Паша убивает меня, а потом – себя. Это и есть настоящий, мужской подход.

– Ты знаешь, что сделать, если случится подобное? – спросил Королев у Беляева в завершение того разговора.

– Да, я знаю, – ответил ему Павел. – У нас есть для этого все…».

А затем Королев подозвал к себе Алексея. После общих вопросов и ответов о готовности, Королев ни о чем подобном ему не говорил. Только попросил:

– Ты там особо на рожон не лезь. Просто выйди из корабля, помаши нам рукой и – назад. И мы поймем, может ли человек работать в открытом космосе.

И вот теперь вдали от Земли, в чуждом безвоздушном пространстве и непредсказуемо сложившейся ситуации, которая фантастическим образом приблизила их к тому, о чем говорил с командиром экипажа Главный конструктор, каждый из них оказался перед своей проблемой. Леонов – перед физической проблемой входа в корабль за оставшиеся ему считанные минуты. Беляев – перед сложнейшей, жесткой моральной проблемой, о которой ему говорил Королев и о которой он вообще не хотел думать. Однако, поди ж ты, как в воду глядел Королев: еще десять-пятнадцать минут безуспешных попыток Алексея, и тогда…

Потому Беляев, бессильный как-либо вмешаться в происходящее, молил всех мыслимых и немыслимых богов, чтобы у Леонова получилось. Чтобы он вошел в корабль. И у того получилось! То ли молитвы командира, то ли собственные опыт или удача помогли, но он сообразил, что нужно сделать в такой кошмарной ситуации. Перевёл давление скафандра на аварийный, пониженный режим, соответствующий нахождению человека примерно на 5-километровой высоте. Сделал это без доклада руководству, который по инструкции обязан был делать.

– Представляю, что бы было, если бы я сообщил им, что не могу войти?! – комментировал он много лет спустя в беседе со мной ту страшную ситуацию. – И, допустим, сообщил бы, что собираюсь перейти на аварийный режим работы скафандра…

(В этот момент нашего разговора, по прошествии тридцати лет со времени тех событий, увидел я на лице первого вышедшего в открытый космос человека неподдельный ужас и безысходность – нет, не за свою судьбу в ту роковую минуту, хотя висела она на волоске. А из-за того, к чему привело бы его обращение с такими проблемами к руководству полетом.)

– …Тут же нашлась бы куча спецов, которые прежде всего захотели бы изучить мою электрокардиограмму, прочую «физиологию», чтобы выяснить, готов ли я к этому. А у меня, простите, всего тридцать минут до окончания кислорода и пять минут до входа в тень. И далее – полная темнота, поскольку никакой подсветки на корабле не было. И кто бы мне помог?! Лучше меня никто ситуацию не понимал.

Как только он уменьшил давление внутри скафандра, тотчас руки у него вошли в перчатки, ноги – в сапоги, скафандр принял привычный объем. Правда, где-то билась мысль о возможной кессонной болезни от нахождения в условиях сильно пониженного давления, но он понимал, что уже более 50 минут пребывания в открытом космосе дышит смесью с большим содержанием кислорода, а, значит, азот из крови успел вымыться, и кессонная болезнь не грозит. Увидев, что скафандр принял привычные размеры, он начал вход – правда, на этот раз уже руками вперед, поскольку боялся потерять кинокамеру, ее пустил перед собой.

И – о, счастье! – в шлюзовую камеру вошел без осложнений. Но тут же выявилась новая проблема – поскольку вошел вперед руками, надо разворачиваться на 180 градусов, чтобы закрыть выходной люк и войти затем в корабль уже только ногами вперед. А при сечении шлюза 120 сантиметров да длине скафандра 190 сантиметров (и в нем можно лишь слегка шевелить конечностями) – сами понимаете. Но куда денешься – пришлось разворачиваться с неимоверным напряжением сил. В этот момент пульс подскочил до 190 ударов в минуту, и начался жуткий внутренний перегрев. На дыхание и вентиляцию у Леонова было всего 60 литров кислородной смеси в минуту – это чрезвычайно мало. Для примера, в сегодняшнем выходном скафандре этот показатель составляет 360 литров.

В общем, когда он все же сделал все и уже, находясь напротив своего командира, снял гермошлем, то не увидел напарника, поскольку ручьем льющийся со лба пот заливал глаза. Время от ясного понимания того, что он не может войти в шлюзовую камеру, до принятия решения о переключении скафандра на аварийный режим давления заняло всего-то две минуты, а разворот в шлюзовой камере – полторы. После приземления выяснилось, что за сутки полета Леонов потерял почти 7 килограммов веса, и большая часть потери пришлась именно на выход в космос. Из каждого сапога вылил по три литра воды. Но все это уже были мелочи. Главное – Алексей Леонов вышел в открытый космос и благополучно вернулся. Отстрелив выполнившую свою функцию и ненужную более шлюзовую камеру, они стали готовиться к спуску. И здесь судьба преподнесла им еще один сюрприз, который запросто мог привести к гибели, на этот раз обоих сразу.

Вдруг ни с того, ни с сего в корабле начался подъем парциального давления кислорода: 160, 180… 220. Космонавты принялись бороться с ним, понижая влажность, температуру. Но подъем продолжался и достиг значения в 460 миллиметров ртутного столба. А уже при 360 – это чистый гремучий газ, чрезвычайно взрывоопасная смесь. То есть давление в корабле у «Алмазов» превысило эту цифру на 100 миллиметров! Тут достаточно небольшой искорки – и произойдет взрыв. При значительно менее опасных показателях атмосферы в барокамере сгорел во время испытаний – еще до полета Гагарина – советский космонавт Бондаренко. А позже, в январе 1967, в кабине «Апполона-1» – американские астронавты Гриссом, Уайт и Чаффи.

«Алмазы» были в оцепенении, но потом, видимо, сказалось утомление первых часов полета, и они просто плюнули на весь этот кошмар и 7 часов находились во власти провидения. Даже уснули ненадолго. И все же удача шла с ними рядом. Неожиданно они проснулись от какого-то взрывообразного хлопка. Поначалу решили, что это конец – тот самый взрыв, но вокруг ничего не горело. Наоборот, давление вдруг начало медленно падать и вскоре нормализовалось.

Оказалос, все довольно просто. Во время выхода Леонова в космос корабль находился долгое время в статичном положении. Из-за этого обращенный в сторону солнца его бок нагрелся до +160 градусов, а другой, в тени, остыл до –140. Из-за этой разницы произошла небольшая деформация всего корпуса, и внутренний люк при заходе космонавта в корабль не до конца сел на свое место, хотя соответствующие датчики просигнализировали закрытие. Но какой-то ничтожный, микронный зазор все же остался. Его оказалось достаточно, чтобы пошло травление воздуха наружу. Система же жизнеобеспечения ничего этого не понимает, а при любом падении давления просто реагирует добавлением в атмосферу корабля кислорода – до выравнивания общего давления. А стравление воздуха в космос продолжалось, и космонавты не успевали перерабатывать дыханием добавленный кислород – вот его общее содержание и росло. Кроме этого, засыпая, они случайно включили тумблер подачи воздуха в корабль, и у них общее давление поднялось аж до 960 миллиметров вместо положенных 760. В этот момент, из-за высокого давления, с хлопком сработал специальный клапан сброса лишнего давления. Видимо, Господь в этот полет благоволил космонавтам, и нет худа без добра. Лишнее давление посадило на свое место выходной люк, и парциальное давление кислорода вошло в норму.

Потом, при подготовке к спуску, был еще отказ солнечной ориентации и вынужденный переход на ручную ориентацию, а потом – впервые в космонавтике – ручной спуск космического аппарата. Да вдобавок сели в незапланированную точку – в тайгу. И уже на Земле, в самую неожиданную для Леонова минуту, Павел Беляев вдруг вернулся к тому разговору с Королевым перед полетом о чрезвычайной ситуации, возникшей у них в космосе. Взяв для чего-то имеющийся в корабле пистолет, он сказал – то ли сам себе, то ли своему напарнику, то ли еще кому-то:

– Знаешь, я вот смотрю на тебя, когда ты спишь… У тебя слюнка течет от уголка губ, как у младенца… И я думаю: «Господи, неужели же я тебя мог убить?!»

Вслед за этим он и рассказал удивленному Леонову о напутствии Главного конструктора, которое тот дал ему перед стартом.

– И мы были на половине пути к гибели – к тому, чего так боялся Сергей Павлович Королев, – подытожил Алексей Леонов тот непредсказуемый полёт.