Приглашение в космос

Однако случались вещи, к которым привыкнуть было невозможно. Они обрушивались подобно снегу среди теплого лета и вносили невообразимое смятение в сознание. И заставляли всерьез задумываться о целесообразности дальнейшего пребывания в Звездном.

Получилось так, что практически одновременно с моим переездом в Центр подготовки космонавтов моя жена отправилась на длительную стажировку в Англию, которая должна была продлиться почти год. Перспектива столь длительной разлуки вносила, конечно, определенную нервозность в первые, и без того тяжелые, недели вхождения в ритм учебной космической жизни. Да еще постоянные проблемы со связью: ни туда, ни оттуда невозможно было позвонить близкому, но находящемуся очень далеко, в другом мире, человеку – услышать ее голос, перекинуться хотя бы парой слов. Потому мы решили, что через месяц-полтора я ненадолго приеду в Лондон, тем более что на грядущие ноябрьские праздники выпадала чуть ли не целая свободная неделя…

Эту поездку я, естественно, собирался использовать и для журналистских целей – потому через знакомых была договоренность с известной в Англии газетой «Гардиан» об официальном приглашении редакции посетить Лондон, подготовить для них статью об одной из актуальных проблем Дальнего Востока. Речь шла о ситуации с Южными Курилами и отношении жителей островов и самой Японии к будущему этих спорных территорий – буквально накануне начала занятий в Звездном городке мне посчастливилось побывать и на этих наших островах, и на японском острове Хоккайдо. Одновременно я планировал провести широкую кампанию по привлечению средств массовой информации других стран к первому полету журналиста в космос. Тем более, что за несколько дней до получения английской визы ко мне обратились старые знакомые из японской газеты «Хоккайдо симбун» с предложением начать через их газету открытую переписку с японским ученым, готовящимся в США к полету на американском шаттле. Это была потрясающая возможность расширения моей идеи об осмыслении выхода человечества за пределы Земли – я прекрасно понимал, что для ее реализации меня одного не хватит и нужно опираться на опыт, взгляды, чувства других людей. И на следующий же день после их предложения мое письмо японскому коллеге, кандидату в космонавты на другом конце планеты, было готово.

Задержка приглашения из «Гардиан» и получение английской визы изрядно помотали нервы, но, в конце концов, буквально за два дня до вылета, авиабилет до Лондона на 10 ноября 1990 года был у меня в кармане. Несмотря на все свое свободолюбие и независимость во всем, я прекрасно понимал, что нахожусь сейчас на особом положении и потому приложил все усилия, чтобы официально оформить свое довольно длительное отсутствие на занятиях в Звездном. В бестолковой предпраздничной суете с огромным трудом разыскал нашего журналистского босса, Владимира Губарева, и неожиданно легко получил от него «добро» на отъезд. Гораздо сложнее было в Центре. Начальника подготовки генерала Шаталова и командира отряда космонавта Волкова не оказалось в городке, и по неукоснительно соблюдающейся тут субординации я обратился со своей просьбой к его заместителю, космонавту Анатолию Березовому. Написал длинное заявление с изложением сути обращения и планируемого отсутствия. Тот принял мое заявление, пообещал передать его начальству и пожелал счастливого пути…

Надо же было такому случиться, что возвращался я из Лондона в Звездный в тот самый день, когда с советского космодрома Байконур, на советской ракете «Союз» стартовал в космос японский журналист – 47-летний репортер из частной телекомпании Ти-Би-Эс Тояхиро Акияма. Не знаю, как у других, но у меня состояние было гнуснейшее. От бессилия перед тупой и глупой несправедливостью, которая была допущена не ко мне лично, нет! – ко всем советским журналистам, ко всем нашим людям – этим нагло, цинично проданным полетом. Господи, сколь наивен я был тогда в своем возмущении поведением государства в отношении к своим гражданам. Какие это были еще цветочки по сравнению с теми ягодками, которые ждали страну через несколько лет!

Но в то время происшедшее сильно шокировало. Я не могу сказать, что для меня все рухнуло, но предстоящий наш полет и оставшаяся подготовка к нему уже не вызывали былого энтузиазма, острого желания пойти на все и пережить любые трудности на ожидающем меня пути. Это был если не удар по голове, то плевок в лицо – точно. От физической боли можно было отвлечься, забыть ее. В конце концов, она проходит, а вот моральное унижение не сотрешь никакими способами – с ним надо жить. Тошно было думать о занятиях в Звездном. Зачем? Кому теперь нужен наш полет, когда утрачен такой важный приоритет? Стоит ли напрасно терять время и продолжать засорять голову бессмысленными техническими знаниями? Какое я вообще имею право впустую тратить народные деньги, есть балыки и шоколад в то время, когда половина страны по-настоящему голодает?

Во власти этих тяжелых мыслей и трудных вопросов приехал я в ЦПК после почти трехнедельного отсутствия. Я рассчитывал найти поддержку своим сомнениям среди коллег-журналистов и, быть может, даже среди преподавателей. Но неожиданно обнаружил нечто совсем иное. Во всяком случае, среди коллег-журналистов. Мои собратья по перу были целиком погружены в процесс постижения сложнейших космических наук, подготовки к близящимся первым экзаменам и зачетам, получения удовольствия от удобной и комфортной жизни в Звездном городке.

– Да, японец полетел. Это, конечно, неприятно, но не смертельно. Наша-то жизнь продолжается, и нам надо готовиться к своему полету, который обязательно состоится…

Так или примерно так думало большинство из них. Пожалуй, только киевлянин Юра Крикун испытывал похожие на мои эмоции. Он на чем свет стоит клял наше дорогое государство, всерьез говорил об отъезде из Звездного и даже почему-то высказал удивление моим возвращением из Англии.

На следующий день меня вдруг срочно пригласили к начальству. Как выяснилось, для разбирательства по поводу длительного отсутствия на занятиях. В присутствии командира отряда космонавтов Александра Волкова начальник Центра подготовки, генерал Владимир Шаталов сразу начал с обвинений: дескать, это небывалый случай, чтобы кто-то отлучился с подготовки на такой срок без получения личного разрешения командира. Вопиющий случай, требующий немедленного отчисления из ЦПК. Все мои веские аргументы – о разрешении на отъезд нашего журналистского руководства, о невозможности найти накануне отлета кого-либо из главных людей в Звездном, об оставленном обстоятельном заявлении, о профессиональном характере поездки – он будто не замечал. И продолжал гнуть свою линию. Я все никак не мог понять истинную причину его возмущения, пока, наконец, он сам не начал говорить открытым текстом:

– Странные у вас объяснения: будто не было времени уведомить меня. Будто визу получили за два дня. У нас тут люди, когда оформляются за границу, тратят на это по два месяца и не то, что предупредить руководство – успевают новое звание за это время получить! И потом, я понимаю, уехал бы в Саранск или Ленинград, а то – в Лондон…

– А какая разница? – искренне удивился я.

И вслед за этим было произнесено нечто, ошеломившее меня не менее первого прыжка с парашютом:

– Вы же носите высокое звание члена отряда космонавтов… А вдруг вы там, в Лондоне, ну… что-нибудь унесли бы из магазина? Это же – тень на всех наших космонавтов…

Наверное, я очень наивный человек, идеалист. Верю всегда в лучшее в людях. Потому, когда случаются такие открытия, будто заново рождаюсь. И вместо простой констатации случившегося и учета подобного в своих дальнейших действиях, начинаю комплексовать, рефлексировать. Пересматривать взгляды на жизнь, обобщать. Вот и теперь я всерьез задумался о смысле дальнейшего пребывания в отряде космонавтов. Что мне здесь делать, зачем я здесь, если тут могут зародиться такие подозрения в мой адрес? Нужен ли мне полет в космос такой ценой – ценой такого унижения?..

То был тяжелый момент пребывания в Звездном. Вообще, вопрос о поставленной цели, мечте и заплаченной за нее цене – особая тема. Она то и дело возникала на протяжении всей моей дороги в космос. И не только передо мной. Еще на этапе медицинского отбора я с ужасом услышал о вырванных здоровых зубах, вырезанных гландах и прооперированных переносицах, о многом другом, на что приходилось идти людям, решившим ступить на этот необычный и внешне привлекательный путь. Кое-что из этого было обещано и мне в случае реального космического полета. Слава Богу, с резаньем переносицы и вырыванием зубов решили обождать на этапе общекосмической подготовки. Уже в Звездном, когда мы узнали о больших проблемах, вставших перед пилотируемыми запусками в космос нашего «Бурана» и планирующимся в ближайшее время очередном его беспилотном полете, Юра Крикун сильно меня озадачил:

– А ты согласился бы полететь на нем в качестве испытуемого, с тем уровнем гарантий на нормальное завершение полета, какой существует сейчас? Ведь это был бы реальный шанс слетать в космос. Я бы, пожалуй, согласился…

Я не уверен, что, дойди дело до полета и появись хоть какая-то угроза жизни, наиболее симпатичный мне из всех находящихся в отряде на подготовке журналистов был бы безоговорочно последователен. Он еще во время медицинского отбора в запальчивости заверял окружающих, что готов отдать… почку ради полета в космос. Правда, тут же уточнял: «…но только после того, как слетаю и вернусь на Землю».

В Звездном городке живет и работает в Центре подготовки космонавтов интереснейший человек и блестящий специалист в области космической техники, который попал в отряд в один из первых наборов. Он был в группе кандидатов на нашу лунную программу, которая после двух неудачных запусков мощнейшей ракеты так и не осуществилась в пилотируемом варианте. Слишком велики оказались технические проблемы. Упрощенно говоря, с человеком на борту она могла взять топлива только в одну сторону. Так вот, когда стало известно, что программе этой конец, и все мечты о полете у него рушатся, этот человек всерьез заявил, что готов лететь на таких условиях. Без возвращения на Землю…

Его зовут Михаил Бурдаев и, как бойца невидимого фронта, его практически никто не знает за пределами Звездного городка да узкого круга специалистов области, в которой он работает.

– Неужели вы действительно готовы были отдать жизнь за этот первый в истории человечества полет к Луне и погибнуть там, вдали от родной планеты? – спросил я его, когда над полетом советского журналиста нависли первые тучи, и я сам начал задумываться над подобными вопросами.

– А почему нет, если бы была разработана великолепная научная программа, выполнив которую, можно было закончить свой путь на этом свете?.. Естественно, просто так я свою жизнь не отдал бы – сделал бы все, чтобы вернуться. У меня были друзья-баллисты, которые снабдили бы меня некоторыми секретами экономии топлива при полете к Луне. Но к моим предложениям не отнеслись всерьез. Кто же у нас тогда мог официально взять на себя ответственность за верную смерть?!

Однако, дело тут вовсе не в ответственности за чужую смерть. Но история Михаила Бурдаева – впереди.

Переживания же, посетившие меня после выдвинутого начальником подготовки космонавтов подозрения в том, что я могу что-то украсть из супермаркета в далеком Лондоне, были, конечно, несравнимы с подобными. Но, совпавшие по времени с полетом японского журналиста, они впервые заставили меня не на шутку задуматься над всем происходящим со мной, с нашим полетом. Да, это был действительно тяжелейший момент пребывания в Звездном. Нанесенное мне оскорбление и состоявшийся-таки полет японца толкали к завершению космической подготовки и немедленному отъезду из Звездного городка.

Наверное, так и следовало поступить. А я засомневался. Начал убеждать себя, что генерал Шаталов – это еще не весь Центр подготовки. И это было, конечно, верно, потому что кроме него с нами работали десятки специалистов, которые вкладывали в свое дело, в нашу подготовку всю свою душу. К тому же, я прекрасно понимал, что отнюдь не в Звездном городке принимаются решения о том или ином полете, о той или иной кандидатуре на полет. Здесь лишь даются рекомендации по здоровью космонавта, и оценивается уровень его профессиональной подготовки. А еще мне не давало покоя, брошенное тем же Шаталовым сомнение в благополучной сдаче мной предстоящих экзаменов и зачетов – я ведь пропустил довольно много занятий. Мой уход мог быть расценен, как боязнь идти после этих пропусков на предстоящие очень нелегкие испытания. Не мог я в такой ситуации все бросить! Ужасный был момент. И я остался. И первый, сложнейший экзамен по космической баллистике сдал на «отлично».

С нашим же полетом творилась какая-то чехарда. То прошел слух, что он состоится летом этого, 1991 года, потом эта дата сдвинулась на осень. Потом заговорили о полете уже после завершения подготовки, в 1992 году. И будто бы один из двух оставшихся в Звездном журналистов полетит на нашем «Союзе», а другой – через некоторое время на американском шаттле. Это были совсем уже фантазии, но невозможно было подумать, что вся огромнейшая и дорогая работа по подготовке шестерых человек к полету в космос может оказаться напрасной. Так хотелось верить, что мечта может осуществиться! И я верил.

Когда мы заводили разговоры о сомнениях по поводу нашего полета с единственным оставшимся в Космической комиссии и изредка допускавшим нас до себя ее председателем Владимиром Губаревым, то неизменно слышали успокаивающие заверения. Мол, все идет по плану, полет обязательно будет, а ваше дело – на совесть овладевать новой квалификацией космонавта и побольше писать из Звездного статей на космические темы. Дескать, Горбачев обещаний на ветер не бросает. А потом был август 91-го, когда развалился великий Союз Советских Социалистических Республик. И сам великий Горбачев стал никем в новой России. Вроде бы после этого на нашем полете должен был быть поставлен жирный крест, а мы с миром, ну, и, может быть, с корректными извинениями – отпущены к своим профессиям.

Но не тут-то было! После двухмесячного отпуска занятия возобновились, как ни в чем не бывало, да еще с удвоенным напряжением. Все-таки в государстве нашем великую силу имеет единожды составленный и утвержденный план. Даже в переставшей существовать стране план этот продолжал жить своей неповторимой и неукоснительной жизнью. Вот мы его и выполняли. Мы и наши преподаватели. План нашей общекосмической подготовки.

В каком-то смысле нам и мне лично, конечно, невероятно повезло. За полтора года в Звездном удалось увидеть, испытать, ощутить, пережить столько, на сколько иным людям не хватает и жизни. Сейчас уже прошли годы с той поры и, вспоминая ее, я сам удивляюсь всему происшедшему и иногда не могу поверить, что все это произошло со мной. Но бесстрастные страницы дневника подтверждают: да, было – и снова заставляют сердце биться с повышенной частотой. Вот одна из страниц того жаркого лета 91-го:

«…Продолжается бой, самый тяжелый мой поединок за выживание. За профессиональное выживание как журналиста. Все труднее и труднее становится писать задуманные статьи. Да и задумывается не так уж много. Статью о возмутительно привилегированном положении иностранцев в Звездном и тревожной ситуации в нашей пилотируемой космонавтике не могу закончить вот уже третью неделю. Затягивают феерические будни подготовки: прыжки с парашютом, а вот теперь уже – полеты на невесомость, полеты на истребителе.