Пригород мира

Полтора месяца Павел провел в эмоциональном анабиозе – его разбудил только глухой звук от того, как земля, срываясь с лопаты, бьется о крышку гроба. Он вдруг остро почувствовал, как внутри него все оборвалось, в животе образовалась ужасная тяжесть, а сердце застряло поперек горла. Он стоял на сырой земле у открытой могилы, куда только что опустили гроб с его отцом – как и что произошло, Павел не мог сообразить, как ни пытался. В его голове роились какие-то болезненные воспоминания: как он не мог выйти из комнаты, когда тело отца перед похоронами привезли домой, или как он не узнал отца, или как прошел мимо гроба, даже не задержавшись, чтобы в последний раз проститься. Он, казалось, ничего не помнил и совершенно за происходящим не следил. Была какая-то смутная мысль, что все это неправда, и что это и не отец вовсе, а какая-то неудачная восковая фигура, на отца, в общем-то, и непохожая. Он помнил, как разрезали бинты на руках, помнил неестественный цвет лица покойного и больше ничего.

После смерти отца в доме Павла наступила какая-то леденящая тишина, Мать замкнулась в себе, терзая себя мыслью о том, что она могла спасти мужа, а Павел пытался в одиночку справиться со всем тем, что навалилось на него в его новом коллективе. Бывало, что он запрется в комнате, стиснет зубы, и слезы текут из глаз, но он что есть силы сдерживает этот дурацкий минутный порыв, останавливает себя, чтобы не разреветься. Павел даже придумал способ, как с такими приступами бороться. В самый тяжелый момент он карябал левую руку тупым перочинным ножом, чтобы хоть на мгновение почувствовать боль и отвлечься от накатывающих слез. Он ненавидел всех и себя, теперь это стало нормой жизни. Он понимал, что его не ждет ничего хорошего, но отчаянно держался за каждую светлую мысль, лишь бы не думать о смерти. Но как ни старался, мысли о самоубийстве посещали его с завидным постоянством. То и дело ему виделось, как открывается балконная дверь, и он перешагивает через перила. Порой, может быть, только секунда отделяла от рокового шага, но что-то каждый раз его останавливало.

Жизнь проходила в твердой уверенности, что следующий момент ничего хорошего не принесет. Окружающие же относились к нему так, словно чувствовали это его настроение и всеми силами старались подтвердить его справедливость. Сначала его постоянно пытались вывести из себя, спровоцировать драку, но он перестал отвечать на провокации, лишь иногда огрызаясь, когда не хватало сил сдержаться. Павел понимал, что эти конфликты дороже обходятся ему самому, что ни у кого из его обидчиков не заболит совесть. Ни перед кем он не хотел пресмыкаться, но выхода совершено не видел. Если он отвечал, его ответ возвращался усиленный в несколько раз. Хотя справедливости ради стоит отметить, что не все в классе относились к Павлу презрительно. Были люди, которые ему даже сочувствовали, только сочувствовали они, к сожалению, молча. Павла обходили стороной даже его потенциальные товарищи по несчастию. И хотя было ясно, что им нужно держаться вместе, что вместе они смогли бы прекратить все эти издевательства, он так же ничего не делал для сближения. Он презирал всех этих людей, не причисляя себя к их небольшому числу.

Конфликты с ним прекратились только спустя несколько месяцев, когда один из его одноклассников увидел левую руку Павла. К тому времени на предплечье было уже три глубоких пореза. Павел не знал об этом, слухи пролетали в классе мимо его ушей, но трогать его перестали. Он стал теперь неприкасаемым. Постепенно его перестали задирать, поскольку считали сумасшедшим. Единственным поводом, по которому к нему обращались – просили помочь на контрольных. Он, впрочем, помогал, невзирая на те чувства, которые питал ко всем этим людям.

Но и здесь случались конфликты. И самый яркий из них случился в феврале восьмого класса, когда в школу пришел новый учитель математики. Он был очень удивлен, почему ребята расселись за последние парты, а первые почти пустуют. Но заставить учеников пересесть было не такой уж и простой задачей. Новый учитель не был посвящен в расстановку сил в коллективе, ему вообще не было до этого дела, он был вспыльчивым и желчным молодым человеком, вчерашним практикантом и пытался добиться беспрекословного подчинения со стороны учеников. Не могу сказать точно, чего же ему не хватило, то ли опыта, то ли педагогической сметки, в любом случае его методы оставляли желать лучшего. Когда по его требованию класс все же переместился ближе, место на первой парте рядом с Павлом осталось пустовать. Учитель удивился. Он потребовал, чтобы это место кто-нибудь занял, но добровольцев не нашлось. Тогда учитель пошел на обострение ситуации и если бы он умел успокаивать подростков одним только взглядом, как, например, учительница русского языка и литературы, можно было бы вести разговор, но видя его неопытность и даже растерянность, школьники легко поддались на провокацию.