Пригород

Ничем заняться не умел
Без службы, без жены. Без дел
Томясь в бездействии досуга.
До двадцати шести годов,
Дожив без цели, без трудов.
Убив на поединке друга…
Онегин /вновь займуся им/
Иль даже демоном моим.

Чтение было прервано появлением Пузочеса. Устраивая свою жизнь сам, он решил подкупить Прохорова дефицитными книгами. Сейчас, возвращаясь с чернокнижного рынка, он заскочил к Прохорову, чтобы подробно объяснить ему это.

— Потом, потом! — прервал его объяснения Прохоров. Он схватил открытую книгу и, вцепившись глазами в строку, попросил: — Читайте дальше, Яков Миронович!

Озираясь, Пузочес вступил в освещенный настольной лампой круг. И только услышав из полутьмы хрипловатый голос соседа, Пузочес разглядел его, затерявшегося в бесконечном пространстве дивана, и удивленно захлопал глазами: Яков Митрофанович читал что-то совершенно непонятное.

Благословить бы небо мог
Там друг невинных наслаждений…
Была прелестный уголок
Деревня, где скучал… Могилин…

— Ошибка! — закричал Прохоров, но тут же покраснел, сообразив, что ошибку Яков Михайлович сделал специально.

— Еще две в запасе… — скромно сказал Яков Назарович и, откашлявшись в кулак, произнес: «Кривые толки, шум и брань и заслужи мне славы дань, новорожденное творенье!»

Пузочес через плечо Прохорова заглянул в книгу и только тогда понял, что́ читает Яков Наумович. От изумления брови его полезли вверх да так и остались там, пока не прозвучали финальные строки:

Он уважать себя заставил,
Когда не в шутку занемог —
Мой Женя самых честных правил…

Яков Никитич встал. Ласково потрепал по плечу Прохорова. В последней строке он сделал вторую, оговоренную условием ошибку и выиграл спор.

— Ну ты даешь, дед! — только и смог сказать Пузочес. — А на фига это тебе надо?

— О! — светло улыбнулся в ответ Яков Нилович. — О, плохозубый ангел родины моей! А вы всегда знаете, зачем вы делаете то или иное дело? Вот, вот… Вы не знаете. Вы еще очень молоды, молодой человек. И это хорошо. Делайте то, что всем кажется бессмысленным, и вы будете счастливы. Не пытайтесь, как ваш брат, отгадывать чужие дела, и вы будете иметь спокойную и счастливую жизнь. Занимайтесь своими делами. У старых людей, молодой человек, много причуд… А я — просто старый человек.

«Ага! — подумал про себя Пузочес. — Уж такой простой, что дальше и некуда».

Он и ушел с этой мыслью, сообразив, что поговорить сегодня с Прохоровым ему не удастся.

А Яков Олегович долго еще сидел у Прохорова, рассказывая ему про свою молодость, про тех людей, у которых учился он. Прохоров слушал его и вдруг загрустил. Ему стало жалко лет, бесцельно потраченных в Заберегах.

«Дурак… — думал он про себя. — Какой же я был дурак. Ехал в какую-то пьяную глухомань, у убогих пытался найти эту мудрость, которая, оказывается, была совсем рядом… И нужно было жить здесь… Тогда бы и не потерял Леночки… Дурак… Какой же я дурак…»

Так он загрустил, загоревал, закручинился, а Якову Осиповичу показалось, что клонит хозяина ко сну, и хотя и желал он еще посидеть и поговорить о своей жизни (редко себе позволял Яков Павлович такое), все-таки превозмог себя. Встал.

— Может быть, еще посидите? — спросил Прохоров.

— Нет, нет, молодой человек! — запротестовал Яков Панкратович. — Делу время, как говорят русские люди, а потехе час. Наш час с вами уже истек…

И он протянул Прохорову руку.

— Я проиграл! — пожимая руку, сказал тот. — Что с меня?

Яков Панфилович улыбчиво зажмурил глаза.

— Будьте счастливым, молодой человек! — попросил он. — Этим вы и заплатите мне свой проигрыш.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Странным образом возникали в городе репутации. Марусин работал в редакции газеты уже пятый месяц и, хотя каждый день так или иначе общался с Бонапартом Яковлевичем Кукушкиным, ничего выдающегося не замечал он за ответственным секретарем. Тем не менее почти каждый день слышал об удивительной порядочности этого человека.

Говорившие тоже сами точно не знали, в чем заключается, как проявляется эта  у д и в и т е л ь н а я  порядочность, но они слышали об этом от каких-то своих, очень порядочных знакомых.

Когда же не в меру любопытный Марусин попытался выяснить подробности, на него странно стали смотреть. С большим трудом ему удалось выпытать, что несколько лет назад Бонапарт Яковлевич защищал какого-то человека. И хотя никто не знал точно, перед кем и зачем защищал его Бонапарт Яковлевич, факт этот принимался всеми как безусловное свидетельство высочайшей порядочности.

Вообще-то Бонапарт Яковлевич очень мало интересовал Марусина, но его любила Зорина, и значит, тут он был соперником Марусину, и не поэтому ли так настойчиво и внимательно приглядывался молодой сотрудник к ответственному секретарю.