Пригород

— Нельзя… — сказала официантка и, оглянувшись по сторонам, добавила: — Первого секретаря дочка замуж выходит.

— Кто это еще?

— Ну, Лена Кандакова! Не знаешь, что ли?

Леночку Кандакову Пузочес знал. Смутная мысль промелькнула в его голове.

— Во сколько свадьба? — спросил он.

— В четыре завтра начнется… — ответила официантка. — Но очень много приготовлений. Поэтому и не работаем сегодня.

— Ну-ну… — Пузочес взял гитару. — Готовьтесь.

Снова он сел на привокзальной площади в такси и помчался в Ленинград. Он остановил машину у комиссионки, и через полчаса вышел оттуда, увешанный фотоаппаратами.

Напрасно сегодня ждал Васька-каторжник брата. Прокуковала восемь часов кукушка, высунувшаяся из ходиков. Васька выматерился и, не ответив матери на ее всегдашнее «Куда ты?», пошел к Матрене Филипповне.

Впервые так рано появился он в ее комнатах, но Матрена Филипповна не удивилась. Словно девочка, обрадовалась ему и сразу побежала на кухню готовить ужин.

А Васька, не снимая ботинок, лег на диван и закинул за голову руки.

В изножье дивана висело зеркало, и Васька отражался в нем весь целиком. Внимательно разглядывал он себя: черные жесткие волосы, серые глаза, не привыкшие улыбаться губы. Расстегнувшаяся рубашка открывала грудь, и на ней виднелась привезенная из заключения наколка: «Не забуду мать родную!»

Рассматривая себя, Васька засвистел.

— Денег не будет! — пошутила Матрена Филипповна. С яичницей, шипящей на сковороде, вернулась она из кухни.

— Будут… — ответил Васька. — У нас все будет.

Неправильно поняла его Матрена Филипповна. Покраснела и торопливо захлопотала возле стола.

А Прохоров и Яков Петрович долго сидели в этот вечер во дворе, и Яков Пахомович рассказывал Прохорову о том, как женился он на тете Рите.

— О, молодой человек… — говорил Яков Парамонович и блаженно жмурил глаза. — Какое это было время, молодой человек… Какое это было время! Мы все были комсомольцы, и мы ничего не знали, что уже наступил культ. Мы думали, что перед нами открыты все двери. Я выбирал, в какой институт мне поступить, и везде, я знал, мне будут рады… Вот в эти дни мы и познакомились с Ритой. Она тоже была комсомолка и тоже думала, что все двери открыты перед ней. Да, молодой человек, мы были тогда молоды, талантливы и счастливы. И, вы знаете, молодой человек, все было в магазинах! Ах, какое это было время. И сейчас, когда прошло столько лет, я закрою глаза и думаю, что я живу тогда… О, какой это красивый был в те годы дом! Поэтому он и дорог для меня… Когда мне дали на фабрике квартиру, я отправил в нее жить сына… Пусть живет. Он молод. Это его время, и пускай у него будет такая квартира, какая нужна сейчас… А я? Я буду доживать в доме моей молодости. Вы знаете, молодой человек, в лагерях, куда я попал во время культа личности, я каждую ночь вспоминал этот дом, и только благодаря ему вынес все лишения. О, молодой человек, как много у меня связано с этим домом!

Прохоров сочувственно кивал, слушая Якова Панфиловича. Завтра должен был жениться сын, и, конечно же, Якову Панкратовичу хотелось поговорить сегодня.

Прохоров тоже был приглашен на свадьбу.

— Не знаю… — сказал он. — Не знаю, как и пойти. Завтра свадьба, а я еще никакого подарка не купил.

— Молодой человек, молодой человек! — замахал на него руками Яков Олегович. — Зачем подарок? Придете сами, и это будет лучшим подарком. Ваша дружба — вот что важно, а не подарок. Приличные, порядочные люди должны сейчас держаться вместе. Вы уезжаете и будете жить за рубежом. Пусть у моего сына будет друг, который живет за рубежом. Ему нужен такой друг, и пусть это и будет вашим подарком на свадьбу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

И вот наступил день, которого так ждала и так боялась Леночка…

Она проснулась утром от солнца, затопившего всю ее комнату, и сразу вспомнила, какой сегодня день.

Было еще совсем рано, но домработница, тетя Клава, уже возилась на кухне. Сквозь открытую в коридор дверь было видно, как моет она пол.

Тетя Клава мыла пол и тихонько напевала себе под нос. Только прислушавшись, Леночка разобрала слова.

Топится, топится
В огороде баня…
Женится, женится
Мой миленок Ваня… —

пела тетя Клава.

Не топися, не топися,
В огороде баня…
Не женися, не женися,
Мой миленок Ваня…

Солнечные лучи достигали и коридора, и тетя Клава, окутанная ими, казалась принаряженной даже в своем обычном, выцветшем от частых стирок платье.

Леночка зажмурилась от удовольствия и, потянувшись, соскочила с кровати.

Солнечные лучи, прорвавшись сквозь тюлевые занавески, ударяясь о большое, в овальной рамке зеркало, висевшее на стене, словно взрывались здесь, переполняя озеро зеркала своим светом.

Леночка торопливо скинула с себя тонкую пижамку и шагнула в этот кипящий солнечный свет. Обнаженная, застыла она перед зеркалом. Словно купаясь в солнечном свете, Леночка медленно подняла вверх руки, выдернула заколки, и темные волосы рассыпались по загорелым плечам.