Пригород

И так она была хороша сейчас — юная, длинноногая, с торчащими сосками упругой груди, — что домработница тетя Клава, заглянувшая в комнату, невольно залюбовалась ею, восхищенная, застыла на пороге.

— Проснулась? — тетя Клава окинула девушку долгим и ласковым взглядом и добавила: — Невеста… Невеста… — грустно повторила тетя Клава. — Вот и дождались, дожили, слава богу… Хороший тебе день достался…

Передником она смахнула с глаз прозрачную слезинку и вышла из комнаты.

— Мойся скорее, — сказала она уже из кухни. — Я тебе кофе сварила.

Леночка выбежала следом за ней и порывисто, прижавшись всем телом, обхватила руками шею тети Клавы, уткнулась губами в морщинистую щеку.

— Спасибо… — сказала она и убежала в ванну.

Так начался этот самый счастливый в Леночкиной жизни день. Для всех других — обыкновенный день июля…

Он был счастливым и долгим.

Три часа отняла парикмахерская. Вначале Леночке стало досадно, что так много времени уходит из ее дня, но, когда все было готово и парикмахерша отступила на шаг, оглядывая свою работу, Леночка поняла, что и эти три часа одарили ее щедрее, чем она рассчитывала.

Никогда еще не была она такой красивой, как сегодня.

Когда Леночка вышла из парикмахерской, возле подъезда она столкнулась лицом к лицу с Бонапартом Яковлевичем.

— Жду… — сказал тот и распахнул дверцу новенького «Москвича».

Леночка забралась в машину и спросила:

— А чья машина?

— Теперь моя… — ответил жених и засмеялся. — Отец подарил.

Леночка с заднего сиденья обхватила его за шею и чмокнула в щеку.

Машина резко вильнула в сторону.

— Сумасшедшая! — с трудом выравнивая машину, сказал Бонапарт Яковлевич. — Нам только разбиться не хватало в день свадьбы…

— А что? — Леночка засмеялась, запрокинув вверх голову. — Иногда мне кажется, что лучше всего погибнуть, когда ты — счастливый… А сегодня я такая счастливая, что больше и не бывает.

— Еще найдется, наверное, время… — пошутил Бонапарт Яковлевич и взглянул на Леночкино отражение в зеркальце. — Найдется?

— Не знаю… — ответила Леночка. — Только я сегодня, правда, ужасно счастливая.

Несколько минут проехали молча.

— Как у вас собрание прошло вчера?

Леночка поморщилась.

— Как обычно прошло… — сказала она. — Девочку из комсомола исключили.

— Исключили?

— Исключили… А что?

— Нет, ничего… — Бонапарт Яковлевич пожал плечами. — Только, наверное, зря так…

Леночка нахмурилась еще сильнее.

— А что зря? — сердито сказала она. — Я осенью должна в аппарат перейти, а она мне такие подарки устраивает!

Бонапарт Яковлевич даже залюбовался своей невестой — так сердито заблестели у нее глаза.

— Потом перешла бы… — подзадоривая ее, сказал он.

— А я не хочу! Не хочу потом! Мне сейчас надо!

Бонапарта Яковлевича всегда восхищало в женщинах стремление во что бы то ни стало быть счастливыми. И в Леночке тоже больше всего ему нравилось это. Он засмеялся, и Леночка сердито отвернулась к окну.

— Не сердись! — глядя прямо вперед, сказал Бонапарт Яковлевич. — Я просто так засмеялся. Я сегодня тоже очень счастливый.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Регистрация состоялась в четыре часа.

Возле здания горисполкома, где находился ЗАГС, за час до назначенного времени выстроилась колонна автомашин, а просторный вестибюль заполнили гости.

Возле высокого окна стоял отец Леночки, первый секретарь райкома партии Кандаков, с женой — светлой и неподвижной женщиной. Он разговаривал с предриком и весело смеялся. Чуть в стороне от них держались Яков Нилович и тетя Рита.

Лицо тети Риты было покрыто густым слоем краски, но и сквозь краску просачивалась распирающая ее радость.

Причины для радости у тети Риты были. Хотя сын и брал замуж дочку секретаря райкома, но еще стоило подумать: кто кому оказывает честь? Как-никак, у сына были и двухкомнатная квартира, и машина, а это кое-что да значит. И все это сделали для сына они.

Рита оглянулась на мужа. Яков Никитич стоял рядом и улыбался, прислушиваясь к разговору будущего родственника. Кандаков же, кажется, и не замечал этой улыбки. Говорил с предриком, словно и не стоял рядом Яков Михайлович.

Рита осторожно взяла мужа под локоть.

— А не ошиблись мы? — тихо спросила она. — Очень уж он… — она незаметно кивнула на Кандакова, — нас не любит.

Мудро улыбнулся в ответ Яков Миронович. Успокаивающе сжал руку жены.

— П-п-п… Стерпится — слюбится… — народной мудростью ответил он и смолк. В распахнутые двери — невеста в белом и жених в черном — входили молодые.

Марусин не смотрел на молодых.

Он не сводил глаз с Зориной. Девушка раскраснелась, глаза ее сияли, и казалось, что это она поднимается сейчас по лестнице, уцепившись за острый локоток Бонапарта Яковлевича.

А наверху, по лестничной площадке, бегал Пузочес. В кожаном пиджаке, обвешанный фотоаппаратами, он удивительно походил на репортера с карикатуры в журнале «Крокодил». То припадая на колено, то перевешиваясь всем телом через перила, Пузочес самозабвенно щелкал фотоаппаратом — по лестнице надвигались на него «отцы» города.