Пригород

— Понравился ты мне! — сказал Петр. — Сам не знаю почему, а понравился. Глаза у тебя хорошие, парень. Видел много? Это хорошо. Но все это херня. Ты тоже, парень, говно, потому что людей жалеешь. А ты презирай их. Ты им в морду плюй, и они тебя любить будут.

Марусин сжал ладонью лицо, пытаясь заслониться от страшного видения, нависшего над ним.

— Не веришь?! — прогремел голос Петра. — А я сейчас продемонстрирую тебе это.

— Я верю… — отнимая от лица руку, устало сказал Марусин. Хмель вроде бы прошел, и снова все стало обычным. — Я даже наверняка это знаю, но что толку, если все равно не можешь не жалеть.

— А-а… — Васька плюхнулся назад на стул. — Ну тогда, парень, да… Тогда фиговое дело. Тут уж не плюнешь никому в лицо. Тебе плевать будут, елки зеленые.

Он подпер кулаком голову и сердито засопел.

— Но ты не теряйся! — сказал он. — Запомни, что главное, чтобы человек не дешевка был. В лагере к нам в барак хлопца определили. И щупленький был, а раз с Чифирем сцепился, ну и заелись они…

— Ты уже рассказывал про этого парня… — сказал Марусин.

— А ты слушай… — Васька обиделся, что его перебили. — Знаешь, там какие леса? Тыщу километров — Магадан, полторы тыщи — Порт Ванин… Куда хочешь беги — все равно в тайге сдохнешь…

— И про это ты рассказывал, — сказал Марусин. — Мы тогда тоже втроем здесь сидели…

И он повернулся к Пузочесу, как бы призывая его в свидетели, но Пузочеса за столиком не было — на его месте сидел какой-то человек, которого Марусин словно бы где-то видел раньше. Этот человек сидел на стуле и болтал в воздухе коротенькими ногами.

— Да… — кивнул Марусину этот человек. — Василий правильно выражает свою мысль. Да. Нужно быть свободным от всего, как утверждает Василий Васильевич Розанов. Без обычаев, без привязанностей. Только ты и тысяча километров до порта Ванина.

— Полторы тыщи… — поправил его Васька.

— Пусть полторы… — легко согласился человек. — Но чтобы больше ни одной души на эти полторы тысячи…

— Я не понимаю… — грустно сказал Марусин. — Мы все живем как-то не всерьез… Мы чем-то больны. Живем в пригороде, и жизнь наша запущенная. Ничего у нас нет: ни поступков, ни судеб… Ничего… Одна рефлексия.

— А тыща километров до порта Ванина? — удивился человек со странно знакомым лицом.

— Полторы… — снова поправил его Васька.

— Тем более. Полторы тыщи… Их куда деть, а? Или это тоже рефлексия?

— Я не понимаю… — сознался Марусин, глядя на человека расширившимися глазами. — Если ты слабый…

Захрипел рядом Петр.

— Ненавижу! — закричал он, и Марусину показалось, что выпучившиеся глаза его выпрыгнут сейчас из орбит. — Ненавижу! Всех ненавижу… Уничтожать надо слабых. Давить, как котят, чтобы не гнили заживо… Чтобы дух не отравляли… Сильными надо быть…

— Что есть сила? — поинтересовался вынырнувший из-под руки Петра швейцар, схватил со стола рюмку и затем, подняв вверх палец, произнес: — Сила есть…

Марусин не помнил, что швейцар говорил дальше. Сознание вдруг оборвалось в нем, и, хотя он продолжал сидеть за столом, слушать и говорить, он наутро уже не знал, где пролегла граница яви и сонного кошмара.

Как в кошмарном сне, возникал откуда-то Пузочес с пачкой денег в руке. Разгневанный, выпучив глаза, рвался к нему Петр I в порванном на рукаве мундире, но Пузочес уплывал от него, восседая на унитазе, который несли на плечах дюжие преображенцы…

Марусин очнулся только наутро… Он лежал в своей постели, и гипсовый мальчик со стариковской складкой у рта сочувственно смотрел на него с потолка. Марусин выпил стакан воды и сел за машинку. Прежде всего ему нужно было написать статью о том, что случилось на текстильной фабрике, а потом уже обдумывать все остальное.

Статья придумывалась сама собой, словно Марусин уже видел ее текст и сейчас только перепечатывал его.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Весь вечер Пузочес помнил Наташу и жил и скандалил ради нее, но в ресторане, когда Васька обозвал его говном, обиделся и в этой обиде позабыл про Наташу. И тогда, выхватив из кармана пачку денег, швырнул ее в зал.

— Пейте! — закричал он, бледнея от страха, что сейчас Васька убьет его. — Пейте, сволочи! Помните Пузочеса!

Но не Васька, а дружелюбные люди прихлынули со всех сторон к Пузочесу, и они пили с ним, и пели, и танцевали, как велел им Пузочес. И тогда, осмелев, Пузочес снова вспомнил про Наташу и в угодливой тишине объявил, что должен идти на свадьбу.

И снова он швырял деньги, и откуда-то возник совершенно новый, голубой унитаз — оказывается, его продавали Пузочесу всего за полторы тысячи. Пузочес купил не торгуясь. Торжественно спустил штаны и сел на унитаз, а дюжие преображенцы подхватили унитаз на руки, и Пузочес медленно выплыл из ресторана, расшвыривая по сторонам деньги.

К сожалению, в «Волну» он опоздал.

Дюжие преображенцы бережно носили уснувшего Пузочеса вокруг ресторана, а потом им стало скучно. Они поставили унитаз с Пузочесом к стеклянной двери и ушли по своим делам, а Пузочес так и проспал всю ночь сидя.