Пригород

Утром, когда зыбкий туман с реки, просочившись сквозь городские кварталы, синеватой пеленой повис над улочкой, где находился ресторан «Волна», Пузочес проснулся от озноба. Встал, натянул штаны и вывернул карманы. Там осталась лишь помятая пачка сигарет, а денег не было ни копейки. Пузочес только поморщился. Главное — остались сигареты, а больше ему ничего и не требовалось сейчас.

Затянувшись горьковатым дымом, Пузочес медленно побрел по пустынной улочке к дому.

Тетя Нина проснулась от колющей боли в груди.

Приближался приступ, но тетя Нина еще полежала в постели, вспоминая сон. Снова снились ей похороны, снова видела она, как плывет роскошный, усыпанный цветами гроб, а сзади бесконечной толпой движутся люди, жмурясь от солнца, пылающего в трубах духового оркестра.

И опять, как и раньше, пыталась узнать тетя Нина, кого же хоронят, но люди странно смотрели на нее, и тетя Нина с ужасом замечала, что лиц у людей нет… Ей было страшно. Расталкивая этих безликих людей, протискивалась она к гробу и, не обращая внимания на одышку, на колющую боль в груди, заглядывала в гроб и снова видела там себя…

Сон приснился точно такой же, как две недели назад, и тетя Нина тяжело вздохнула: жутковатым и недобрым был он. Она с трудом встала, накинула на плечи халат и отдернула занавеску, отделявшую ее кровать от комнаты.

На раскладушке, в туфлях, спал Пузочес, а кровать старшего сына стояла неразобранная.

«Опять внизу ночует…» — тоскливо подумала тетя Нина и направилась к подоконнику. На подоконнике лежала коробка со шприцем.

У окна тетя Нина задержалась. Внизу, во дворике, стояли Васька и Яков Ильич Кукушкин. Они разговаривали о чем-то. Впрочем, говорил только Яков Игнатович, а Васька — он был в одной майке — стоял рядом и набыченно глядел на него. На плече Васьки ядовито вздувалась фиолетовая наколка: «С юных лет счастья нет». Наколка как раз приходилась на мускул. Тетя Нина знала старшего сына. От ярости он весь словно бы разбухал мускулами.

Вот Яков Иванович возмущенно поднял к небу руки, а Васька выплюнул окурок и, не вынимая рук из карманов, быстро зашагал к дому.

Сердце у тети Нины больно сжалось.

Инстинктивно обернулась она к раскладушке. Лицо Пузочеса, разомлевшее во сне, было мягким и беззащитным.

Дверь распахнулась. С побелевшими от ярости глазами на пороге стоял Васька. Увидев мать, он остановился, но, не умея сдержать гнев, шагнул к раскладушке.

— Вставай!

— Отвали, пожалуйста, — вежливо попросил Пузочес, заворачиваясь в одеяло с головой.

Лицо Васьки потемнело.

— Фраер поганый! — железной рукой он выдернул раскладушку из-под Пузочеса и отшвырнул ее к стене. — Ты где, падла, деньги берешь?

Все раскрывалось. Пузочес знал, что рано или поздно Васька узнает о раскулаченном тайнике, но все-таки он надеялся, что это случится не так. А впрочем, не все ли равно!

— Где надо, там и беру! — нагло ухмыляясь, ответил он.

И все-таки нервы не выдержали. Когда Васька рванулся к нему, Пузочес юркнул за спину матери, и Васька едва не сшиб ее с ног.

Тетя Нина развела в стороны руки, защищая Пузочеса.

— Пусти, маманя… — словно выдохнул из себя Васька.

Мать и сын стояли напротив и смотрели прямо в глаза друг другу. Пульсировал, сжимался и разжимался зрачок в глазу у Васьки. Тете Нине стало страшно.

— Нет! — закричала она. — Нет!!! Не пущу!

— Жалеешь? — Васька судорожно мотнул головой. — Паскуду жалеешь?!

— Меня бей! Меня! — закричала тетя Нина, и Васька отшатнулся назад.

— У-у! — до крови закусывая губу, простонал он. — Эта чушка вонючая, побирался вчера на свадьбе! У-у… Пас-скуда.

И изо всей силы ударил кулаком в переплет оконной рамы.

Может быть, Васька просто хотел открыть окно и схватить запекшимися губами воздуха, но в этот момент вся его скопленная внутри сила ушла в этот удар, и… зазвенев, посыпались стекла. Крест оконной рамы, вырванный из пазов, рухнул вниз. Вовлеченная в общее движение, полетела на улицу и коробка со шприцем. Падая, она раскрылась, и из нее, сверкая на солнце, посыпались на асфальт ампулы.

Тетя Нина охнула и медленно, нашаривая рукой стул, начала оседать.

Васька коротко матюгнулся и, сжав зубы, выскочил из комнаты. Хлопнула за ним дверь.

Тетя Нина уронила на стол голову и навзрыд заплакала.

Пузочес тоскливо покосился на плачущую мать и тоже вышел из комнаты: он не мог переносить материнских слез.

Во дворе он столкнулся с Яковом Ефимовичем.

— О! — обрадовался тот. — Вот и ангел родины затейливой моей появился!

— Иди ты, старик, в задницу! — посоветовал ему Пузочес, и долго стоял Яков Евграфович и смотрел ему вслед, щуря свои мудрые старческие глаза. Благожелательно улыбался он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Все утро наверху кричали.

Марусин не обращал внимания на крики. Слова сами складывались в предложения, предложения — в абзацы. Марусин уже заканчивал статью, когда на веранду зашел с улицы Прохоров.

— Что это ты дверь нараспашку держишь? — вместо того, чтобы поздороваться, спросил он.

— Душно… — Марусин отстукивал на машинке последние фразы. — Солнца сегодня много.

— Да… — подумав, согласился Прохоров. — Солнца много.