Пригоршня праха

Четыре дня подряд Тони и доктор Мессингер гребли вниз по течению. Они сидели на концах шаткого каноэ, изо всех сил стараясь сохранить равновесие; между ними лежали грудой жизненно необходимые запасы; остальные вместе с двумя каноэ были оставлены в лагере: они пошлют за ними, когда заручатся помощью пай-ваев. Но даже этот необходимый минимум, выбранный доктором Мессингером, был слишком тяжел для каноэ, и оно дало низкую осадку; от любого неосторожного движения вода переплескивалась через планшир, грозя потопом; править было нелегко, и они продвигались крайне медленно, по большей части довольствуясь тем, что плывут по течению. На пути они дважды натыкались на водопады, и тут им приходилось подтягивать лодку к берегу, разгружать и, придерживая ее руками, идти рядом по воде, то проваливаясь по пояс, то переползая через скалы. Когда течение становилось спокойным, они ставили каноэ на прикол и переносили грузы сквозь заросли. Дальше русло расширялось, и река утихомиривалась; на темной поверхности воды четко отражались стоящие по обоим берегам стволы деревьев, вырастающие из подлеска, которые где-то в вышине, в сотне, а то и больше футов над головой венчали цветущие кроны. Кое-где река вдруг оказывалась сплошь усыпанной опавшими лепестками; они долго плыли среди них, лишь немногим быстрее течения; казалось, будто они отдыхают на цветущем лугу. По ночам они растягивали брезент на сухих участках берега или вешали гамаки в лесу. Лишь мухи кабури да изредка застывшие словно статуи аллигаторы нарушали мирное течение их дней. Они внимательно оглядывали берега, но никаких признаков человеческого жилья не появлялось.

А потом Тони подхватил лихорадку. Она напала на него совершенно неожиданно, на четвертый день. Когда они остановились в полдень на привал, он прекрасно себя чувствовал и даже подстрелил маленького оленя, который пришел, на другой берег на водопой, а через час его так трясло, что весло пришлось отложить; голова у него горела, руки и ноги окоченели, к заходу солнца он начал бредить.

Доктор Мессингер смерил ему температуру, оказалось 104 по Фаренгейту. Он дал Тони двадцать пять гранов хинина и развел костер совсем рядом с гамаком, так что к утру тот обуглился и закоптился. Он велел Тони закутаться как следует в одеяло и не раскрываться, и ночью Тони то и дело просыпался, обливаясь потом; его мучила жажда, и он хлебал речную воду кружка за кружкой.

Ни вечером, ни на следующее утро он не мог есть. Однако наутро температура опять упала. Он чувствовал себя слабым и изможденным, но все же смог сесть в лодку и даже понемногу грести.

— Это ведь просто приступ, он пройдет? — сказал Тони. — Завтра я совершенно поправлюсь, правда ведь?

— Надо надеяться, — сказал доктор Мессингер.

В полдень Тони выпил какао и съел чашку риса.

— Чувствую себя молодцом, — сказал он.

— Вот и прекрасно.

В эту ночь его снова трепала лихорадка. Они разбили лагерь на песчаной отмели. Доктор Мессингер грел камни и прикладывал их Тони к ногам и к пояснице. Он почти всю ночь не спал; подбрасывал дрова в костер и снова и снова наполнял водой кружку Тони. На рассвете Тони подремал с час и почувствовал себя лучше; он то и дело принимал хинин, отчего в ушах раздавался глухой звон, словно он припал ухом к раковине, в которой, как ему говорили в детстве, слышен шум прибоя.

— Надо ехать, — сказал доктор Мессингер. — Мы наверняка недалеко от деревни.

— Ужасно себя чувствую. Может, лучше подождать денек, пока я не поправлюсь окончательно?

— Ждать нет смысла. Надо ехать. Доктор Мессингер понимал, что Тони прихватило надолго. Почти все утро Тони пролежал без движения на носу. Грузы передвинули так, чтобы он мог вытянуться во весь рост. Потом его снова затрясла лихорадка, да так, что застучали зубы; Тони сел, уткнув голову в колени, его било мелкой дрожью, лоб и щеки обжигало полуденное солнце. Деревня по-прежнему не показывалась.

День уже клонился к концу, когда он впервые увидел Бренду. Какое-то время он разглядывал странный предмет в средней части судна, где были свалены товары, потом понял, что это человеческая фигура.

— Значит, индейцы вернулись? — спросил он.

— Да, по-видимому. Постарайтесь лежать тихо.

— Вот дура-то, испугалась заводной мыши, — презрительно обратился Тони к женщине в лодке. И тут он увидел, что это Бренда.

— Извини, — сказал он. — Я не знал, что это ты. Ты б никогда не испугалась заводной мыши.

Она не отвечала. Она сидела сгорбившись, как частенько сидела над своей миской хлеба с молоком, когда возвращалась в былые дни из Лондона.

Доктор Мессингер отвел лодку к берегу. Он помог Тони выйти на берег — и они чуть не перевернули каноэ. Бренда самостоятельно вышла на берег. Она ступала изящно и уверенно, не колебля лодки.

— Вот — что значит уметь держать себя, — сказал Тони. — Знаете, мне как-то попалась анкета, которую заполняют, нанимаясь на работу в одну американскую фирму; так вот, там есть вопрос: „Умеете ли вы держать себя?“

Бренда ждала его на берегу.