Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Бобби Данн назначил себя моим менеджером: подыскивает клиентов, которые, по его мнению, нуждаются в моих услугах, и каждому внушает необходимость соблюдать строжайшую секретность. Бобби отказывался брать у меня деньги в уплату — он каждую минуту напоминал мне, что делает это только Иисуса ради, — но рад был принимать благодарность свидетельствами.

К началу второй недели в лагере наш начальник, преподобный Споарт, и лагерные советники уже открыто умиляются силе Духа, отраженной вечер за вечером в трогающих душу личных свидетельствах. Бобби Данн свидетельствует через вечер и каждое утро улыбается мне за завтраком, Пэтси Льюис учит меня, как накручивать волосы на большие бигуди, и я высушиваю их, сидя по ночам за свидетельствами. Прическа у меня теперь потрясающая, белая Библия пухнет от пятидолларовых бумажек, и все хотят дружить со мной. Я иногда даже забываю про моего отца.

И вот последний вечер в лагере, а я все еще не разоблачена. Но пусть меня не поймали, я все равно решила, что для мелкого предпринимательства не гожусь. Взять хотя бы вопрос о квалифицированной помощи. Бобби Данн для черновой работы не подходит, да и чем меньше он знает о ходе моих мыслей, тем лучше, а потому я испробовала Анджелу Такер. Анджела любит Иисуса, любит своего отца и ни с какой стороны меня не одобряет. С первого класса она была самой моей лучшей подругой. Я ее люблю, потому что она верит, что меня можно спасти, а пока этого не произошло, готова вляпаться в любую проделку, какую я ни придумаю, лишь бы я позволяла ей цитировать Писание по каждому подходящему поводу. Однако она больше недели не поддавалась и отказывалась принять участие в деле со свидетельствами и сдалась, только когда я пала настолько низко, что познакомила ее с Бобби Данном и объяснила, что свою долю она сможет потратить на дорогую пластинку для выправления зубов.

Суть в том, что мое дело нуждается в Анджеле. Я такая же плохая последовательница каллиграфического метода Палмера, как и Христа, как и понятий моей матери относительно приличного поведения. Мой почерк неудобочитаем. Анджела же столько лет получала медаль за красоту почерка в начальной школе Э.М.Морроу, что поговаривают, будто медаль отправят на пенсию, когда осенью мы перейдем в среднюю школу. Под ее пером мои свидетельства выглядят, как стихи.

Однако ценность Анджелы-каллиграфа омрачается тем, как она показывает себя истинно верующей. Цитаты из Святого Писания я еще терплю, но ее страхи — это совсем другое. Я вот боюсь змей и того, что меня не пригласят в бэйлоровское землячество моей матери, — общие, нормальные страхи в палатке «А». Ну, а Анджелу терзает ужас перед восточными религиями.

Ее отец, преподаватель богословия в маленьком баптистском колледже, носится с двумя страстями — мировые религии и охота на крупную дичь. В нашем тесном мире, где не менять местами покрышки на семейном «форде» по точному расписанию уже значит прославиться эксцентричностью, доктор Такер является на лекции в охотничьей куртке и со всеми здоровается одинаково: «Привет, кенгуруша!» Анджеле не разрешается бояться мертвых животных в кабинете отца, но избыточная чувствительность к восточному мистицизму считается дозволительной для девочки.

Стоит мне ослабить бдительность, и Анджела обязательно вставит в каждое свидетельство благодарность говорящего (говорящей) Господу за то, что Он не создал его (ее) буддистом. Я твержу Анджеле, что, если каждый член бейсбольной команды лагеря вдруг примется сравнивать и противопоставлять дзен-буддизм заповедям южнобаптистского фундаментализма, кто-нибудь — даже в этой обители доверчивости — что-то заподозрит.

Она говорит, что понимает мою точку фения, но настаивает на большей «духовности» свидетельств, в чем ее с энтузиазмом поддерживает Бобби Данн. Анджела и Бобби влюбились друг в друга. Два вечера тому назад Бобби попросил ее носить его кольцо — причем выразил это собственными словами. Что для меня искусство, то для Анджелы вера — а теперь еще и любовь, и потому мы уже не так близки, как три недели назад.

Да, ко мне пришел успех, но с ним и одиночество — мне не с кем поговорить ни о моем успехе, ни о моих чувствах. Обычно я могла рассчитывать, что мой брат Дэвид будет мне защитой и от меня самой и от других, но последнее время я забочу его как-то неясно, просто по-христиански. Он влюбился в Дениз Мийкер, которая слывет самой духовно развившейся девочкой за всю историю лагеря, и поговаривает о том, чтобы пойти по стопам отца и стать служителем Божьим. Думаю, что, когда Дениз уедет домой, в Корпус-Кристи, Дэвид вспомнит про юридический факультет, но пока он мне не опора.

И вот теперь с моего места в первом ряду хора я убеждаюсь, что могу не тревожиться: моему прибыльному делу приходит конец. То, на что я втайне надеялась все лето, вот-вот произойдет — меня изобличат.