Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Десять минут назад, пока преподобный Стюарт представлял с кафедры наших гостей, я поглядела на людей в шатре и увидела, что по центральному проходу идет отец. Я смотрела, как он останавливается, жмет руки, здоровается — так же непринужденно и добродушно, как у себя в церкви утром в воскресенье. Он красивый мужчина, и, когда он остановился у скамьи, на которой сидит Дэвид — совсем близко от кафедры, — я поразилась, до чего же похожи отец и брат: они улыбаются, обнимаются, их темные головы почти соприкасаются. Я всегда думала, что Дэвид — мой, но одинаковость их движений застает меня врасплох, и слезы пощипывают мне глаза. Внезапно Дэвид указывает на хор, на меня, а отец кивает и идет дальше. Я знаю, он меня увидел, и изо всех сил стараюсь смотреть прямо перед собой, пока он поднимается на возвышение и садится слева от аналоя. Преподобный Споарт представляет его как гостя-проповедника, специально приехавшего на заключительный вечер в нашем лагере. И на секунду я позволяю себе поверить, что приехал он только поэтому. Он прочтет проповедь, а завтра мы вместе поедем домой. Все будет хорошо.

Слева кто-то придушенно всхлипывает. Мне не надо поворачивать головы: я и так знаю, что это Анджела сейчас заплачет. Она тоже увидела моего отца, и я дотрагиваюсь до ее руки, напоминая, что никто не поверит, будто она виновата. Из-за меня уже много лет учителя писали в табеле Анджелы «легко поддается чужому влиянию» и «часто плачет», и ее все равно считают хорошей девочкой. Думаю, что пластинку ей в этом году не носить, но в остальном ей нечего расстраиваться.

В следующую минуту разом случаются две вещи: Анджела начинает плакать, а отец поворачивается на стуле, смотрит на меня и отворачивается. И тут я понимаю, что Анджела решила, ничего мне не говоря, что ровные зубы не стоят вечной гибели души. Она и Бобби Данн признались, и отца вызвали в лагерь. И вот он сидит со своей Библией в руках, склонив голову, и в его профиле не осталось и следа добродушия. Не замечаю я и ни единого из выражений преуспевающего баптистского проповедника, какие только знаю. Он не выглядит одухотворенным, или полным светлой радости, или удрученным бременем надежд, возложенным на него Господом. Он кипит яростью.

В этот последний вечер в лагере объявлений было больше, чем я могла бы запомнить: списки молитв, заключительные волейбольные встречи, расписание автобусов, премия Лотти Мун присуждена Дениз Мийкер. Едва дочитывалось одно объявление, как я, забывая, что мне не за что ждать помощи от Иисуса, молилась, чтобы оно не было последним. Я же знаю: как прочтут последнее объявление, преподобный Стюарт объявит перед проповедью моего отца час личных свидетельств.

Даже опустив голову, я вижу, как Бобби Данн сползает пониже со скамьи, а Том Бейли рядом с ним наклоняется вперед, чтобы первым добраться до микрофона. Том Бейли тоже из Бишопского училища, и он зачесал волосы назад с «виталисом» и надел выходной костюм. В левой руке держит мой шедевр, воспроизведенный Анджелой на карточках три на пять. Он мне уплатил двадцать пять долларов — самую большую из сумм, мной полученных (это самое лучшее свидетельство за всю мою коммерческую деятельность). По сценарию Том должен трогательно поведать, как он встретил Бога в автокатастрофе под Эль-Пасо, когда грузовик столкнулся с легковушкой. Ему было десять. В эффектной фразе, которой я особенно горжусь, он словно бы дает понять, что Бог сидел за рулем грузовика.

Том, я знаю, пошел на это, чтобы произвести впечатление на девочку из Баптистской академии, — она ему сказала, что уж лучше будет танцевать кадриль одна, чем с мальчиком, который не познал Иисуса, как своего личного Господа и Спасителя. Сжимает он карточки, будто сокровище, и впервые в жизни, полной библейских стихов, я нахожу им прямое применение к моей каждодневной жизни. Мне поистине предстоит пожать то, что я посеяла.

Объявления кончаются, и преподобный Стюарт призывает лично свидетельствовать. Том Бейли встает, и встает мой отец. Выпрямляясь, он опять смотрит на меня и на этот раз указывает на кафедру. Это насмешливо галантный жест: таким он приглашает маму сделать первый удар в минигольфе. На секунду это простое напоминание, что я — не зловещий мутант, что у меня есть семья, играющая в мини-гольф, внушает мне мысль, что все будет хорошо. Но тут же я понимаю, что подразумевает отец. Том Бейли не взойдет на кафедру, не разразится моим свидетельством. Первым ее займет мой отец и поведает верующим в переполненном шатре о своей печали и сожалениях из-за грешных деяний его маленькой дочки. Его маленькой дочки… Он сделает то, о чем я ни разу не подумала, сколько ни фантазировала об этой минуте: он меня простит.

Сама не зная как, я вскакиваю и почти бегу от скамей хора к кафедре. Я поднимаюсь на нее первая, раньше и моего отца, и Тома. И даже прежде чем преподобный Стюарт успевает назвать мое имя, я начинаю свое личное свидетельство.