Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

К концу недели я поправился настолько, чтобы постыдно тосковать по мясу и, надев виниловые сандалии, ходить в пикеты. Вдвоем или с разнообразными группами противников вивисекции, воинствующих вегетарианцев и защитников кошек мы с Алиной протопали по тротуарам, наверно, миль сто, малюя зажигательные лозунги на витринах супермаркетов и закусочных, предавая анафеме кожевников, меховщиков, торговцев сосисками и птицей; между делом мы еще сорвали петушиные бои в Пакойме. Было весело, пьяно, опасно. Словно раньше я был обесточен, а теперь меня взяли и подключили к сети. Я ощущал свою правоту — впервые в жизни я стоял за общее дело, — и, главное, у меня была Алина. Я был одержим ею, зациклился на ней, чувствовал себя котом, сигающим на третий этаж и обратно без всякого страха перед земным притяжением и острыми кольями забора. Тут, конечно, ее красота — торжество эволюции, счастливое сочетание генов еще со времен пещерных людей; но не только это делало ее неотразимой — еще и сострадание к животным, нравственный взгляд на вещи, приверженность к улучшению мира. Любовь? С этим понятием у меня всегда были трудности, но, думаю, да. Конечно, да. Любовь, простая и чистая. Любовь во мне, я в любви.

— Знаешь что? — сказала Алина однажды вечером, стоя перед маленькой плитой и обжаривая соевый сыр с чесноком в растительном масле.

Всю вторую половину дня мы пикетировали пекарню, где в маисовые лепешки-тортильи клали животный жир как вяжущий компонент, а потом за нами три квартала гнался помощник управляющего из ресторана Вона — ему не понравилось, что Алина написала краской МЯСО — ЭТО СМЕРТЬ на витрине с перечнем фирменных блюд. От мальчишеской радости я был прямо как пьяный. Развалился на диване с бутылкой пива в руке и смотрел, как Альф ковыляет через всю комнату, ложится и начинает вылизывать подозрительное пятно на полу. Прибой грохотал, как гром.

— Что? — спросил я.

— Скоро День благодарения.

Секунду-другую я соображал, не пригласить ли мне Алину к матери на большую жирную индейку, фаршированную консервированными устрицами и толчеными сухарями в масле; потом до меня дошло, что это не совсем удачная идея. Я ничего не сказал.

Она взглянула на меня через плечо.

— Животным в этот день благодарить некого и не за что, это уж точно. Просто мясные магнаты получат повод угробить лишнюю пару миллионов индеек, вот и все. — Она помолчала; на сковородке трещало горячее масло. — Я думаю, настало время немного прокатиться. Можно будет твою машину взять?

— Конечно, но куда мы едем?

Она улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды.

— Освобождать индеек.

Утром я позвонил начальнику и сказал, что у меня рак поджелудочной железы и поэтому я несколько дней еще пропущу; мы покидали вещи в багажник, помогли Альфу забраться на заднее сиденье и дунули по Пятому шоссе в сторону долины Сан-Хоакин. Мы ехали три часа через такой плотный туман, что окна словно были обложены ватой. Алина больше помалкивала, но была возбуждена — я видел. Я понял только, что мы должны встретиться с неким Рольфом, ее старым другом и большим человеком в мире защитников природы и прав животных, после чего совершить отчаянный и противозаконный поступок, за который индейки будут по гроб жизни нам признательны.

Знак поворота на Кальпурния-Спрингс был загорожен стоящим грузовиком, и мне пришлось резко тормознуть и вывернуть руль, чтобы не вылететь с полотна. Алину подняло с сиденья, Альф шмякнулся о подлокотник, как куль с мукой, но все обошлось. Через несколько минут мы уже ехали через призрачно-пустой городок, огни проплывали мимо в туманном ореоле — розовые, желтые, белые, — а потом остались только черное асфальтовое шоссе и белесая пустота вокруг. Проехали миль десять; тут Алина сказала ехать потише и начала что-то выискивать справа за окном острым, пристальным взглядом.

Дорога шла то вверх, то вниз. Я, не отрываясь, смотрел на мягкий плывущий свет моих фар. «Здесь, здесь!» — закричала она, я крутанул руль вправо, и нас затрясло по ухабистой грунтовой дороге, которая забирала от асфальта круто вверх, как протоптанная на склоне горы козья тропа. Через пять минут Альф привстал на заднем сиденье и заскулил, и вот в окутавшей нас хмари начала вырисовываться грубая некрашеная хижина.

Рольф встретил нас на крыльце. Высокий и сухой, лет пятидесяти или старше, с копной волос и морщинистым лицом, этакий Сэмюэл Беккет. На нем были резиновые сапоги, джинсы и выцветшая, раз сто стиранная короткая куртка. Альф по-быстрому справил нужду на стену дома, потом заковылял вверх по ступенькам и стал кататься у ног Рольфа и ласкаться к нему.

— Рольф! — крикнула Алина, и слишком уж много было в ее голосе радости, слишком много близости, на мой вкус. Одним прыжком взлетела на крыльцо и кинулась ему на шею. Я смотрел, как они целовались, и не был это отцовско-дочерний поцелуй, хоть убейте. Этот поцелуй что-нибудь да значил, — в общем, не понравился он мне. Рольф, подумал я, что за имя такое?