Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— Рольф, — выдохнула Алина; она чуть запыхалась после стремительного броска, прямо-таки болельщица, поздравляющая чемпиона, — познакомься с Джимом.

Вот и моя очередь подошла. Я поднялся на крыльцо, протянул Рольфу руку. Он взглянул на меня глубоко посаженными глазами и стиснул мою ладонь крепким мозолистым пожатием, пожатием плотника и лесоруба, освободителя индюшек и лабораторных мышей.

— Очень рад, — сказал он шершавым, как наждак, голосом.

В хижине горел камин, мы с Алиной сели перед ним и стали отогревать руки, пока Альф принюхивался и скулил, а Рольф разливал зингеровский чай в японские чашечки размером с наперсток. С того момента, как мы переступили порог, Алина болтала не переставая, Рольф скрипел ей в ответ, как старое дерево, они обменивались именами, новостями, слухами — для меня это было как шифрованный язык. Я рассматривал изображения чирков и крякв, развешанные на стенах с отслаивающимися обоями, приметил в углу коробку с вегетарианской фасолью Хайнца и на камине большую бутыль виски «Джек Дэниелз». После третьей чашки чая Алина наконец откинулась в кресле — старой громадине из тех, что сдают в Армию Спасения, с засаленной салфеточкой на спинке, — и спросила:

— Так какой же у нас план?

Рольф бросил на меня еще один взгляд, быстрый и хищный, как будто не знал, можно ли мне доверять, потом повернулся к Алине:

— Птицеферма естественного вскармливания «Индейский поселок». Кто как, а я ничего остроумного в этом названии не нахожу. — Он опять посмотрел на меня, на этот раз долго, испытующе. — Головы они перемалывают на кошачий корм, а шею, внутренности и все прочее заворачивают в целлофан и суют обратно в брюшную полость, вот ведь садисты. Что им эти индейки такого сделали?

Вопрос был чисто риторический, даже если он ко мне был обращен, и никакого ответа я не дал, только на моем лице изобразились скорбь, гнев и решимость. Я думал обо всех индейках, к чьей злой судьбине приложил руку и зубы, о сломанных на счастье грудных косточках, о «пасторских носах», как назывались у нас птичьи гузки, о поджаристой кожице, которую я смаковал в детстве. От этих мыслей к горлу подступил комок, но было и другое: я почувствовал, что проголодался.

— Бен Франклин хотел их сделать национальным символом, — вставила Алина, — слыхали про это? Но любители мяса взяли верх.

— Пятьдесят тысяч птиц, — сказал Рольф, быстро посмотрев на Алину и опять устремив на меня прожигающий взгляд. — Есть информация, что завтра их начнут забивать для продажи в незамороженном виде.

— Самое лакомство для яппи. — Голос Алины источал отвращение.

Помолчали. Стало слышно, как потрескивает огонь. Туман давил на окна. Темнело.

— Ферма видна с шоссе, — сказал наконец Рольф, — но проезд только через Калпурния-Спрингс. Около двадцати миль — двадцать две и три десятых, чтоб быть точным.

Глаза Алины сияли. Она не сводила их с Рольфа, словно он был посланцем небес. Я почувствовал, как что-то поднимается у меня в желудке.

— Ночью махнем.

Рольф настоял, чтобы поехали на моей машине — «Мой пикап вся округа знает, я не могу рисковать из-за такой небольшой операции», — но мы залепили номерные знаки спереди и сзади дюймовым слоем грязи. Лица затянули черным, как коммандос, из сарая взяли все необходимое — кусачки, ломы и две большие канистры бензина.

— А бензин-то зачем? — спросил я, прикидывая канистру на вес.

— Чтобы отвлечь внимание, — блеснул глазами Рольф.

Альфа по очевидным причинам оставили дома.

Если днем туман был густой, то теперь он стал и вовсе непроницаемый, — казалось, небо слилось с землей. Свет фар отбрасывало мне в глаза, и от напряжения они скоро начали слезиться. Если бы не ухабы и выбоины, можно было подумать, что мы в космосе летим. Алина сидела впереди между мной и Рольфом и загадочно молчала. Рольф тоже мало что изрекал, если не считать скрипучих команд: «Туг правей — круто влево — не спеши, не спеши». Я думал о мясе, о тюремной решетке, о том, до каких героических размеров я вырасту в глазах Алины и что с ней сделаю, когда мы наконец доберемся до постели. По часам на приборном щитке было два ночи.

— Так, — прозвучал голос Рольфа, и я вздрогнул от неожиданности. — Здесь тормози — и гаси фары.

Мы вышли в тишину ночи и осторожно, стараясь не шуметь, закрыли дверцы. Не видно было ни зги, но я слышал недалекий шум машин на шоссе и другой еще звук, смазанный и приглушенный, — мягкое, невозмутимое дыхание тысяч моих собратьев по бытию. И обонять их я тоже мог — в воздухе висел едкий прогорклый запах помета, перьев и голых чешуйчатых лап; он жег мне ноздри и полз по пищеводу вниз.

— Ух ты, — сказал я шепотом. — Я их уже чую.

Рольф и Алина смутно маячили где-то сбоку. Рольф открыл багажник, и в следующий миг я почувствовал у себя в руке тяжелый лом и кусачки.

— Слушай теперь, Джим, — прошептал он, взяв меня за запястье железной хваткой и проведя чуть вперед. — Чувствуешь?

Я нащупал проволочную сетку ограды, которую он стал быстро перекусывать: чик, чик, чик.