Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Ощущение в груди Эви, точно там затянули узловатую веревку, начало отпускать, едва она нашла санки. Еще когда ей было всего девять, в том году, когда она спрыгнула с качелей, как раз когда они взвились выше всего, еще тогда она открыла, что нет ничего лучше бешеной свободы катанья на санках с горы — совсем ничего. Стоишь на вершине длинного крутого склона, так высоко, что даже не видишь, где он кончается в глубине белого каньона, на самом его дне. Смыкаешь зубы на своем страхе, пережевываешь его и выплевываешь. И уносишься вниз, слившись в одно с санками, мчишься вниз, вниз, вниз, а лицо тебе покалывает снежная крупа. Ветер подхватывает тебя, выдирает из тела, и ты повисаешь в воздухе — холодном и свободном. Она схватила санки и пошла с ними на вершину Поросячьей Беды — самого опасного санного спуска в Нью-Шэроне, а может, и во всем графстве Мид.

Крутой склон под углом в сорок пять градусов уходил вниз от широкого плато в северном конце обширных угодий мистера Бэррона. Опасный спуск даже пешком — деревья, валуны, колючие кусты, спрятанные глубокие трещины в земле. Он видел десятки несчастных случаев с санками, и после одного из них Моуз Берхенен навсегда остался с телом, которого больше не чувствовал, скованным неподвижностью ниже подбородка.

Никто толком не знал, почему холм получил свое зловещее название. Дикон Хольм говорил, что много лет назад на плоской вершине Поросячьей Беды забивали свиней — когда у семьи Бэрронов был собственный склад-холодильник. В мясной лавке, когда мистер Джайп открыл дверь в холодильник, Эви успела увидеть безголовые свиные туши, окостеневшие, кровавые, подвешенные за задние ноги. Она слишком поздно зажмурилась и увидела свиней, визжащих, истекающих кровью, беспомощных.

Теперь, после короткой стычки с Бином, Эви отошла, насколько было возможно, — ей требовалось побольше места для разбега с прижатыми к телу санками, чтобы упасть на них у самого края и устремиться вниз по неровному опасному склону Поросячьей Беды.

В водянистом предвечернем свете Эви почти не различала черные силуэты, возникавшие впереди, пока она летела по крепкому насту. Она давно все тут знала, терпеливо изучив этот спуск за долгие месяцы в ярком свете дня, когда ясно различались валуны, узловатые древесные корни, неожиданные обрывчики. Она проложила маршрут от вершины до конца склона, срезанного длинной подъездной дорогой, которая изгибалась дугой от широкой каменной арки ворот до дома мистера Бэррона.

Эви пошла назад через дорогу и начала взбираться на вершину Поросячьей Беды, вдыхая запах свежевыпавшего снега, висящий в воздухе. К тому времени, когда она вскарабкалась на плато, небо совсем потемнело. Бин и Джо Бой следили за ней с почтительного расстояния, полные настороженности и нетерпения, хлопая руками по бедрам и подпрыгивая, чтобы согреться. Бин крикнул ей:

— Лучше поторопись, Эви!

И Джо Бой повторил:

— Ага, лучше поторопись!

Эви замкнула уши от их голосов и вцепилась в санки. Она вся горела ожиданием, ее тело устремлялось вперед ко второму полету вниз — бежало, падало с санками, неслось сквозь ранние зимние сумерки, еле касаясь наста, — и через дорогу к частоколу деревьев по ту сторону.

Второй спуск был даже лучше первого — холоднее, свободнее. А потом она медленно взобралась на Поросячью Беду и молча отдала санки Бину. Он выхватил их у нее и побежал с братом зигзагами по снегу, вопя:

— Ты свихнутая, Эви Тумс!

Эви вздрогнула.

— Нет! — Она смотрела вслед мальчишкам сквозь сгущающийся сумрак, пока они не свернули к Ряду. И снова крикнула: — Нет!

Горло у нее саднило. Внезапно подступила вялая сонливость. Стряхнув снег с варежек, она засунула руки в рукава, точно в муфту, и стояла, наблюдая за огнями, которые мало-помалу вспыхивали в окнах домов, составлявших Ряд. С Поросячьей Беды она видела всю улицу, включая ее собственный дом и соседний, залитые жутким светом от часов на башне ратуши. Она жила в Старом Ряду, в одном из двухкомнатных домишек, которым Ряд и был обязан своим названием, — шесть деревянных, построенных вплотную жилищ. Некрашеные, не дома, а узкие коридоры: внизу кухня, наверху — спальня, все под единой жестяной крышей, с параллельным рядом нужников по краю общего заднего двора.

Старый Ряд выглядел особенно тесным и убогим потому, что соседствовал с ратушей, задний фасад которой из-за какого-то просчета в планировке почти вторгался в узкий задний двор Ряда. С декоративной башенки на крыше ратуши в задние окна всех домов Старого Ряда бил холодный свет. Почти все жильцы занавешивались от него темно-зелеными шторами. Только не отец Эви. По ночам он открывал штору, так что часовой циферблат светил прямо в спальню жестким прожекторным светом, выжигавшим тени в самых дальних углах. Для Эви циферблат был пустым, лишенным век глазом, который видел все и следил за всем.