Приговор

— Я долго пыталась уяснить для себя этот парадокс, перебирала множество причин, однако главным считаю то, что родители Виктора Федорова самоустранились от воспитания сына. Прошу понять меня правильно, товарищи судьи. Это не значит, что их сын рос заброшенным ребенком, обделенным в своей семье заботой и вниманием, Напротив, с детства его окружали книгами, приучали любить музыку, произведения искусства. Но при этом, вероятно, предполагалось, что все остальное образуется само собой. То есть что Пушкин и Толстой, скажем, возьмут мальчика, а затем отрока, а затем юношу за ручку и поведут вперед и выше, заменив отца и мать. Предполагалось, поскольку существует такая гипотеза: каждый человек от рождения бывает добр, чист, прекрасен и воспитателям остается лишь развивать в нем эти качества. Превосходная теория! — В голосе Кравцовой звучал нескрываемый сарказм — обращенный, казалось, к Федорову, именно к нему, хотя за все время, пока длилась ее речь, Кравцова лишь раз или два зацепила его взглядом. — Превосходная, потому что мы привыкли — на этом вся наша идеология зиждется — привыкли верить в человека, в прекрасные, заложенные в нем качества... Но теория эта — не в философском, а в бытовом, семейном, скажем так, плане превосходна еще и потому, что снимает с родителей всякую ответственность, позволяет всю вину за недостатки и пороки детей сваливать на объективные, не зависящие от них, родителей, обстоятельства — не об этом ли услышали мы здесь от матери Виктора Федорова?.. И, наконец, гипотеза эта, как о том свидетельствует опыт, зачастую приводит свой объект прямехонько на скамью подсудимых!

— Ну, баба!..— поразился Федоров.— Она бы, будь ее воля, и Руссо на скамью подсудимых упекла, и французских энциклопедистов, это ведь от них пошло — «табула раса»...— Он провел рукой по взмокшей от пота шее, расстегнул на рубашке две верхние пуговицы.

— Другая теория, в контраст с первой, исходит из неверия в человека. И если первая предоставляет ребенку абсолютную, не ограниченную, никакими разумными пределами свободу, то вторая требует постоянной, регламентации каждого его шага, каждого жеста и слова. Именно так, представляется мне, относились в семье к Глебу Николаеву. Крайности сходятся — у Виктора Федорова и Глеба Николаева развились одинаковые черты характера, их потянуло друг к другу — и вот, как мы видим, они сделались соучастниками в тягчайшем преступлении...

— Что же до третьего соучастника, Валерия Харитонова, то, не умаляя его вины, мне хотелось бы обратить ваше внимание, товарищи судьи, на то, что здесь мы имеем дело с юношей слабовольным, бесхарактерным, но стремящимся ощутить себя сильным, мужественным — хотя бы за счет близости к вожаку, лидеру, олицетворяющему для него эти качества. Общение с Федоровым и Николаевым было для Валерия Харитонова крайне соблазнительно и лестно, несмотря на унизительное положение, в котором он постоянно рядом с ними пребывал. Вероятно, чтобы не потерять себя в глазах таких «суперменов», как Виктор Федоров и Глеб Николаев, он должен был стремиться не отставать от них и в чем-то даже их превзойти...

— В дальнейшем я еще остановлюсь на том, какого рода частное определение обязан, полагаю, вынести суд по отношению к родителям обвиняемых...

Ах, черт, он ведь был еще жив, жив, а с ним уже обращались, как с трупом, как если бы он лежал на мраморном или — как там водится?.. — обтянутом жестью анатомическом столе, и его полосовали, рассекали, разглядывали — одну часть за другой, жилку за жилкой, нерв за нервом...

Кравцова уже перешла к школе... Но Федоров почти не слышал ее. Ему вспомнилось, как иногда сворачивал он в сквер перед филармонией, отыскивал ту аллею, ту скамью и сидел на ней, с колотящимся сердцем, колотящимся еще и от боязни, как бы кто не увидел его здесь, не разгадал его мыслей... Однажды он издали заметил на той самой скамье женский силуэт, и такой знакомый; и незнакомый — по расслабленной позе, сутуло согнутой спине... Он тут же понял, что это она, Таня. И отпрянул назад, он не хотел здесь с нею встречаться. Но и она, смутно почуяв что-то, поднялась и медленно, чуть приволакивая ноги, пошла вдоль аллеи. Шагов через десять она разогнулась, походка приобрела обычную упругость и легкость...

— Следует остановиться на том, что преступление совершено учениками одной из лучших школ города. Как это могло произойти? Случайно ли это?..— Больше чем наполовину зал был заполнен учителями и учащимися сорок четвертой школы, и тишина, возникшая при последних словах Кравцовой, сделалась особенно напряженной.— Полагаю, что нет, не случайно. (В разных концах зала раздалось: «Ну, еще бы..— Это еще нужно доказать!..— Примитивная логика!.. Как же, во всем виновата школа —ату ее!..»). Не случайно! — возвысила голос Кравцова.— Это не значит, что нечто подобное не могло бы произойти в какой-либо из других школ. Но поскольку речь идет об учениках этой школы, я остановлюсь именно на ней.