Приговор

— Благодарю, но не стоит. А революция придёт. Поверьте, она не за горами. И когда она случится, тысячи людей ответят за мучения моих братьев. И вам, несмотря на столь благосклонное ко мне отношение, тоже придётся нести этот груз ответственности.

Следователь ничего не ответил. Он вызвал конвойного жандарма и приказал отвести арестанта в камеру.

Ту камеру в десятом павильоне Варшавской цитадели, считавшейся в те времена строгой тюрьмой, он помнил хорошо: она была просторная и светлая — пять на семь шагов, большое окно с гранённым стеклом. Через открытые форточки долетали звуки улицы: грохот телег, шум деревьев, гудки пароходов и поездов, щебетанье воробьёв и даже музыка военного оркестра. В баню водили два раза в неделю, а раз в месяц предоставляли ванну. В тюрьме была отличная библиотека. Ежедневно выводили на пятнадцатиминутную прогулку во двор. Дозволялось писать одно письмо в неделю. Для этого выдавали чернила, перо и пол листа почтовой бумаги. Если имелись деньги, то, согласно прейскуранту, можно было заказывать дополнительную еду.

Феликс Эдмундович положил карандаш и, откинувшись на спину кресла с удовольствием про себя отметил: «Тысячи врагов революции уже заплатили за страдания моих соратников жизнью, а тот самый следователь — нет. Бывший судебный следователь по особо важным делам Владимир Орлов теперь работает в ВЧК и возглавляет 6-ю комиссию по уголовным делам Петрограда. И, более того, во время командировок в Москву — кто бы мог подумать? — живёт в моём номере гостиницы «Националь». И я сам отдал ему ключ. Пусть пользуется. Я ведь всё равно там не бываю. Мне хватает и походной кровати — он невольно бросил взгляд на раздвижную ширму, установленную в углу кабинета, — а такие специалисты нам будут нужны до тех пор, пока мы не выкуем из рабочих, матросов и солдат профессионалов подобного уровня. На это понадобятся годы, придётся потерпеть. Но, как только это случится, карающей меч революции опустится и на голову Орлова. Ничего не поделаешь, такова диалектика революции».

Воспоминания о прошлом незаметно перенесли его в милый и уютный двухэтажный деревянный дом в имении Дзержиново, окружённый старыми вязами и липами. Вспомнились сёстры, мама, братья, отец… «И вот бывает же так! — подумал он, — в Таганрогской гимназии мой родитель учил математике Антона Чехова, а в Симбирске отец Керенского преподавал логику Владимиру Ульянову. Воистину пути Господни неисповедимы…И что это я вспомнил о Боге, точно старый ксендз? Старею?».

Он открыл ящик стола, вынул телеграмму и улыбнулся. А было чему! Первый чекист молодой республики не ожидал такой удачи: агент Аргус прислал из Ставки генерала Деникина на условленный адрес в Екатеринодаре первое шифрованное сообщение. Оно было написано на открытке с обычным поздравлением ко дню Ангела. Тайнопись, выполненная специальными симпатическими чернилами, прекрасно уместилась между строк обычного короткого послания. И связной, обработав открытку солями железа, получил целый ряд ничего не значащих для него цифр. Перешифровав текст в буквенный вариант, он отправил вполне безобидную телеграмму в Москву. И уже здесь двойной шифр превратился в донесение Аргуса: «По сведениям, полученным от начальника контрразведки полковника Фаворского, в Ставрополе находится руководитель бывшего Бюро для объединения деятельности различных органов Министерства иностранных дел по контрразведке статский советник Клим Пантелеевич Ардашев, выдающий себя за присяжного поверенного Ставропольского окружного суда. Адрес его проживания: Николаевский проспект 38. Аргус».

Это короткое сообщение говорило о многом: упомянутый господин Ардашев, возможно, единственный, кто располагает сведениями в отношении российской зарубежной агентурной сети бывшего МИДа Российской империи. А поскольку отыскать секретную картотеку на Певчем мосту так и не удалось, то, чтобы пролить свет на это обстоятельство, мнимый адвокат должен быть незамедлительно доставлен в Москву. Соответствующий приказ Дзержинский отдал несколько часов назад, но до сих пор из Ставропольского Губ ЧК ответа не было. И это обстоятельство начинало потихоньку точить душу Председателя Революционного трибунала, точно шашель.

Дзержинский поднялся из-за стола и подошёл к большой карте, висевшей на стене.

Красными игольчатыми флажками были отмечены города, занятые Красной армией. Таковых оказалось немного, но Ставрополь, к счастью, был в их числе. «В крайнем случае, придётся дать вторую телеграмму открытым текстом. Пусть допросят его хорошенько, надавят. Пригрозят расстрелять на его глазах жену и детей. Ведь должна же быть у этого Ардашева семья? Хотя, кто его знает? Такие люди, как он и я, точно волки. Мы одиноки. Нас носит, мотает по свету годами, как сухой лист поздней осенью. И всё ради одной цели. Но со мной понятно — вот уже двадцать пять лет, с самой гимназической скамьи, я борюсь за социалистическую революцию, а что движет этим статским советником? — Феликс Эдмундович задумался на мгновенье, и вдруг внутренний голос ответил ему одним коротким словом: — «Долг».