Приговор

Следующие две трети часа были для меня заполнены физической работой. В баню нужно было натаскать не только воды, но и хвороста, развести огонь, да заодно и минимально прибраться в самом помещении, очистив пол от сажи и грязи. Но после целого дня, проведенного в седле, как следует размяться было даже приятно. Наконец, когда вода в котле достаточно нагрелась, я вернулся в кухню и с удовольствием человека, честно заработавшего свой ужин, втянул ноздрями чудесный запах жареного мяса.

– Скоро будет готово, – сообщила Эвьет.

– А ваша купальня уже готова, баронесса. Идите, пока вода не остыла.

– Хорошо. Присмотришь тут за нашим ужином? Не сгорит?

– Ну, я же путешествую в такое время один, – напомнил я. – Значит, кое-что смыслю в кулинарии.

В моих скитаниях мне и в самом деле далеко не всегда удавалось прибегнуть к услугам повара, но, сказать по правде, я в таких случаях больше полагался на свою непритязательность в еде, нежели на собственные кулинарные таланты. Но уж вовремя снять жаркое с огня я, пожалуй, смогу.

– Соли нет, – продолжала напутствовать меня Эвелина, – сидеть, как видишь, тоже не на чем. Я привыкла есть стоя, но если хочешь – на пол садись…

– Разберусь… Эй, Эвьет! Ты ведь не собираешься снова напялить на себя эти тряпки?

– Ммм… ну, я могу попробовать их выстирать… – произнесла она неуверенно; очевидно, заниматься стиркой ей прежде не доводилось. Баронессе это было не по чину, а лесной дикарке не требовалось.

– Брось, они годятся только на то, чтобы кинуть их в огонь.

– Но что же я надену? В волчьей шкуре летом слишком жарко.

– У меня есть запасная рубашка. Чистая. Тебе придется где-то по колено. Не бальное платье, конечно, но на первое время сойдет. А там купим тебе что-нибудь более подходящее.

– Между прочим, бальные платья – это ужасно неудобно, – просветила меня юная баронесса. – Хуже них – только туфли на каблуках.

– Учту, – улыбнулся я. – Пока ты не унесла мыло, полей-ка мне на руки… Это всегда следует делать перед едой, – наставительно заметил я, тщательно намыливая ладони.

– Так мыла надолго не хватит, – хозяйственным тоном возразила Эвелина. Увы, даже в баронских замках экономия нередко считается важнее гигиены.

– Не хватит – можно сварить еще. Это куда лучше, чем маяться животом.

– Сварить? А ты умеешь? – она поставила на место уже ненужный кувшин.

– Да. Так что мойся и ничего не бойся.

– Убедил, – улыбнулась девочка и, прихватив мои дары – рубаху и завернутый в холстину мокрый кусок мыла – чуть ли не вприпрыжку покинула кухню. В другую руку, однако, она снова взяла арбалет, как видно, не желая расставаться с оружием даже на время купания.

А может быть, все еще не доверяя мне до конца.

Я дождался, пока мясо как следует прожарится, и снял его с огня, заодно выложив на стол и свои поистощившиеся за два дня припасы – изрядно уже черствые полкраюхи хлеба и пучок лука. Эвьет все еще не было, и я, разрезав зайца на две части, без церемоний приступил к своей доле. Темнело. Кухню освещал лишь мерцающий огонь в очаге.

Я доел свой ужин и запил жареное мясо чистой водой. Иного завершения трапезы я бы не желал, даже если бы в замке уцелел винный погреб. Я не пью спиртного. Голова всегда должна оставаться ясной – это первое правило моего учителя, а значит, и мое. Эвелины по-прежнему не было, и я уже начал беспокоиться. Хотя и говорил себе, что с ней ничего не может случиться, к тому же, даже появись из леса чужой человек или зверь – она при оружии. Да и я бы в таком случае услышал ржание своего коня – я уже имел возможность удостовериться, что он у меня в этом плане не намного хуже сторожевой собаки.

И все же, хотя я ждал ее, она появилась неожиданно, словно проступив из тьмы в пустом дверном проеме кухни. Босые ноги вообще не производят много шума, а у Эвьет в ее охотничьих экспедициях выработалась особенно неслышная походка – в чем я уже мог убедиться, когда она застала меня врасплох в комнате с черепами. Арбалет она на сей раз закинула за спину, а в руке держала только жалкий обмылок, оставшийся от врученного ей куска – но это мыло было потрачено не зря.

От лесной кикиморы не осталось и следа. Передо мной была юная аристократка во всех смыслах этого слова, и то, что она была одета лишь в просторную мужскую рубаху с подвернутыми рукавами, уже не могло испортить ее очарования. Дело было не в том, что девочка оказалась красивой. Красота бывает разной. Бывает красота безмозглой куклы. Бывает – да, и у детей тоже, особенно у девочек – красота порочная, когда сквозь вроде бы невинные еще черты проступает облик будущей развратницы и обольстительницы. Бывает слащавая красота ангелочка, от которой за милю разит либо фальшью, либо, опять-таки, глупостью.

Красота же Эвелины была красотой чистоты. Она не просто смыла с себя физическую грязь – она была чистой во всех отношениях. И желание любоваться ею было таким же чистым, как желание любоваться закатом, прозрачным родником, прекрасным пейзажем или изящным, грациозным зверем.

Хищным зверем. Ибо чистота еще не означает травоядности.