Приговор

– Людей влечет все отвратительное. Даже шуты и скоморохи, родившиеся совершенно нормальными, стараются как можно сильнее изуродовать себя нелепым костюмом и гримом, дабы собрать больше денег. Человек, опять-таки, единственное существо, которое ведет себя столь нелепо. Животные сторонятся своих уродливых собратьев, бывает, вообще их убивают. Это перебор, конечно, и все же стремление сохранять свою породу в чистоте куда логичней, чем поведение человека… Мы, кстати, еще не всех видели. В шести фургонах явно едет больше народу, даже учитывая реквизит. И кого-то среди них Гюнтер очень не хотел показывать врачу. Пожалуй, я догадываюсь, почему. Вопреки его словам, не все они родились уродами. Кого-то сделала таким болезнь, и эта болезнь опасна. Скорее всего, речь идет о проказе на поздних стадиях. Такие больные очень редко демонстрируют свою внешность на публике, и потому невежественные зеваки не в состоянии отличить ее от безвредных форм уродства…

– Они возят с собой прокаженного? Но это же безумие! Они заразятся сами!

– Проказа – очень хитрая болезнь. Она внушает людям едва ли не больший ужас, чем чума и холера, но, на самом деле, она куда менее заразна. Можно жить бок о бок с прокаженным много лет и оставаться здоровым. Но уж если болезнь начнется, ее не остановить. Это не чума, от которой есть шанс выздороветь. Безусловно, Гюнтер рискует. Но на войне он рисковал куда больше. Ну а мнения остальных он, очевидно, не спрашивает.

– И все из-за денег…

– Разумеется.

– По-моему, этот Гюнтер – самый большой урод среди них всех, – резюмировала Эвелина.

Мы проехали в резвом темпе еще пару миль, прежде чем свернули с дороги и расположились на ночлег под деревьями. Пока я ломал ветки для костра, Эвьет ощипала утку. Мы по-быстрому зажарили птицу и приступили к трапезе. Шустро расправляясь со своей порцией, я вдруг заметил, что Эвьет недовольно морщится, держа в руке надкушенную ножку.

– Что-то не так? – обеспокоился я. – Мясо, конечно, не совсем прожарилось, но…

– Да нет, не в этом дело. Просто, – девочка смущенно улыбнулась, – как вспомню эти гадкие рожи, весь аппетит пропадает.

– Берите пример с меня, баронесса. Мы с моим учителем с удовольствием ужинали сразу после анатомирования трупа.

– Ну, я тоже не боюсь мертвецов. Но слышала бы твои застольные разговоры моя мама!

– А что? Она ведь, насколько я понимаю, не брезговала хозяйничать на кухне? И в чем тут отличие от разделки того же зайца или птицы?

– Ну, если подумать, то действительно…

– Вот и незачем забивать себе голову предрассудками. К тому же, что касается этих уродов – они ведь не виноваты, что такими родились…

– Это верно, – согласилась Эвьет, – но красивее они от этого не становятся. Дурак тоже не виноват, что таким родился, но это же не повод его уважать? Однако насчет предрассудков ты прав, – и она решительно впилась зубами в утиную ножку.

Мы легли спать под большой елью, раскинувшей над нами приятно пахнущий шатер своих тяжелых ветвей – не самая плохая крыша теплой и ясной ночью – а наутро перекусили остатками ночной трапезы и продолжили путь. Лесная дорога, по которой мы ехали, была, наверное, самой хорошей из всех, что попадались мне за последнее время, и это внушало опасения. Если на полузаросших тропках разбойникам нет смысла устраивать засады, ибо они рискуют умереть от голода прежде, чем дождутся добычи, то по такому тракту явно ездят достаточно часто, и следы подкованных копыт это подтверждали. Так что мы с Эвьет внимательно поглядывали по сторонам и прислушивались, не замолчат ли внезапно или, напротив, не раскричатся ли впереди птицы. Но то ли нам просто везло, то ли страх перед разбойниками отвадил от этой дороги даже тех немногочисленных торговцев, что еще рисковали путешествовать с товаром и без большой охраны – а следом были вынуждены оставить эти места и те, кого они опасались. Отпечатки копыт в этом случае были, очевидно, оставлены лошадьми солдат, а также простых крестьян, с которых много не возьмешь.

Так или иначе, впереди, подобно выходу из туннеля, засиял, наконец, ничем не загороженный свет летнего дня, и мы, так никого и не встретив, выбрались из леса. Дальнейший путь протекал опять-таки без приключений; вокруг, правда, снова потянулись опустошенные земли – сожженные и брошенные деревни, вытоптанные и поросшие сорняками поля, кое-где – гниющие или уже очистившиеся до скелета останки лошадей и ослов. Проезжали мы и мимо повешенных, то целыми гроздьями свисавших с раскидистых ветвей старого дуба, то вывешенных в ряд, словно солдаты в строю, на сколоченных прямо вдоль дороги длинных виселицах. Судя по степени разложения, большинство казней состоялось примерно в одно время, меньше месяца назад. Несколько раз, проезжая мимо мертвых деревень, мы видели собак, отдыхавших среди пожелтевшей травы или лениво переходивших дорогу. Никакой агрессии они не проявляли. Псы были сытые.