Приговор Бешеного

Тот недовольно насупился, мельком взглянул на неподвижное тело Мушмакаева, словно решая что-то для себя, потом перевел взгляд на девушку, и ее красота победила, взяла вверх над осторожностью: возможное наказание когда-то еще будет, а желание просто колом выпирает из-под куртки.

— Твоему командиру бабы еще долго не понадобятся, — решительно проговорил он, потом по-русски обратился к тележурналистке: — Выйди-ка из машины, красавица, дай получше разглядеть тебя.

В это время Савелий, как только старший патруля направился к машине, спросил его подчиненных:

— Мужики, где можно отлить? Мочи нет терпеть.

— Там, там или там, — усмехнулся один из них, кивая в разные стороны своей черной бородой.

— Спасибо, — отозвался Савелий и устремился в ту сторону, откуда, как ему показалось, доносились какието приглушенные стоны.

Не успел он отойти от ребят и патрульных Руслана на несколько шагов, как тому пришлось повторить девушке свою просьбу с другой интонацией.

— А ну выходи, лярва! — с раздражением выкрикнул он и с угрозой добавил: — Не заставляй меня нервничать!

— Послушай, парень, Мушмакаев за меньшие проступки яйца отрезал, — спокойно заметил Михаил почеченски и добавил: — Не советую.

— Телке своей советуй! — отрезал тот, явно уже ничего не соображающий от желания овладеть симпатичной незнакомкой. — Вылазь мигом! — гаркнул он.

— Ты, баба, лучше подчинись, — усмехнулся чернобородый, — Руслан у нас действительно очень нервный мужик.

Тележурналистка вопросительно взглянула на Михаила, явно опасаясь возможных последствий.

— Не бойся, выходи, все будет в порядке, — прошептал тот.

Неволина вышла из машины и дерзко взглянула на Руслана.

— А что дальше, мальчик? — пряча за улыбкой свой страх, с вызовом спросила она.

— Ишь какая смелая! — обрадовался он, предвкушая легкую победу над этой строптивицей.

Нужно вернуться немного назад, чтобы не вносить путаницу в наше повествование.

Когда Савелий с ребятами наткнулись на патруль, его командир, которого зовут, как мы выяснили ранее, Зелимхан, был тоже «очень занят». За пару часов до этого они остановили «Жигули» с молодой дагестанской семьей — мужем с женой и дочкой лет двенадцати, — возвращавшейся домой со свадьбы своих родственников. С первого же взгляда запав на симпатичную женщину, Зелимхан решил, что сегодня он повеселится от души. Придравшись к тому, что у них нет чеченского пропуска на проезд (которого и в природе не существовало), он приказал им выйти из машины. По его знаку на мужчину набросились его подчиненные и начали жестоко избивать, пока тот не потерял сознание.

Женщина и девочка были почти одного роста и похожи друг на друга, словно две близняшки, их различал лишь возраст да более хрупкая фигура девочки. Видно, в кабине машины было тепло, и они были одеты в легкие, почти одинакового покроя платьица, но как будто даже не чувствовали холода, дрожа от испуга и неожиданно свалившейся на их головы беды. С рыданиями они умоляли пощадить мужа и отца, но все было тщетно: в Зелимхане уже проснулся голодный зверь, который требовал крови.

Оставив при себе на всякий случай одного боевика, Зелимхан, назначив старшим Руслана, отправил его с остальными дежурить в дозоре, после чего повернулся к женщине:

— Ну что, ласковая моя, будем с тобой делать? — облизывая пересохшие от волнения губы, спросил он и шагнул вперед.

— Не надо, умоляю вас! Пощадите! — взмолилась женщина, почувствовав, что сейчас ее ожидает.

— Ну чего ты так напугалась? Будь паинькой, и тебе будет хорошо, может, даже понравится. — Он говорил тихо, медленно надвигался на нее, ступая мягко, по-кошачьи, не моргая глядя ей в глаза своими черными и неподвижными зрачками, гипнотизируя, словно удав кролика.

Женщину буквально парализовал страх: она застыла, словно статуя, и не могла сдвинуться с места, и лишь ее губы продолжали шептать:

— Не нужно, прошу вас, не нужно…

Ее дочка смотрела на идущего к матери мужчину, не понимая, почему мать о чем-то его просит. Ужас уже передался и ей, испуганные глаза наполнились слезами, а по всему телу пробегала дрожь отчаяния и непонятного животного страха и ужаса, которых она еще никогда не испытывала за свою короткую жизнь. Зелимхан остановился перед женщиной и, упиваясь ее страхом, с сатанинской улыбкой, не отрывая взгляда от ее глаз, облапил ее грудь своими мясистыми пальцами и принялся мять ее, словно кусок глины.

— Тамара, отвернись! Не смотри! — в отчаянии воскликнула женщина, но девочку, видно, тоже парализовал страх, и она продолжала одеревенело стоять и смотреть на происходящее.

— Мне больно, — прошептала женщина, ее лицо действительно перекосилось от боли в груди.

— А мне нет, — усмехнулся Зелимхан и вдруг резко рванул платье. Материал был настолько нежный, что мгновенно треснул, словно бумага.

— Господи! За что? — вскрикнула женщина, пытаясь прикрыться руками.

— Руки! — зло выкрикнул он и несколько раз сильно ударил по ним ладонью.

Это было так больно, что женщина вынуждена была подчиниться и бессильно опустила руки, понимая, что перед ней животное, которое ничем невозможно пронять.