Приговор, который нельзя обжаловать

Я взяла у сестры трубку, набрала номер Игоря. Он был дома, он весь день ждал моего звонка, он совсем ничего не знал. Очень расстроился за меня, страшно испугался за бабушку, переулок, правда, решительно отверг (я начала с переулка), пообещал обзвонить все больницы и сразу нам сообщить, как только что-нибудь узнает. Вероника напряженно слушала наш разговор, кивала, по временам подавала реплики, словно мы говорили втроем, находясь в одной комнате. Но когда я повесила трубку, почему-то не спросила, кто такой Игорь и какое отношение он имеет к нашей бабушке.

Буквально через минуту зазвонил телефон. Мы были уверены, что это Игорь, узнал что-то и теперь хочет нам сообщить… Что сообщить? Вероника тревожно посмотрела на меня, я испуганно посмотрела на Веронику.

– Возьми. – Она кивнула на трубку. – Он ведь твой знакомый.

Мой знакомый, и, значит, ответственность за то, что случилось с бабушкой, ложится на меня: я должна первой услышать, я должна первой узнать. Я должна ее оградить, уберечь… Всегда ограждали и уберегали меня.

– Может, ты?

– Нет, ты, – жестко сказала сестра и посмотрела на меня взглядом капризной эгоистки.

А телефон все звонил.

Мысленно помолившись, я взяла трубку.

– Добрый вечер, – поприветствовал меня совершенно незнакомый голос. – С кем я говорю?

Кровь стукнула в виски, стало невыносимо жарко и душно, душно. Вероника вскрикнула и больно впилась ногтями мне в руку.

– Софья Королева, – представилась я, чтобы потянуть время, чтобы еще хоть секунду не знать.

– Ваша бабушка, Аграфена Тихоновна…

– Попала под машину, – выдохнула я.

– Нет, что вы? – испуганно запротестовала трубка. – С чего вы взяли? – Трубка издала странный, какой-то кашляющий звук. – Совсем нет, она…

– Но она умерла? – закричала я. – Ведь она умерла?

– Нет. – Человек на том конце помолчал, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами. – Она жива. К сожалению, не могу сказать, что здорова. Аграфена Тихоновна находится в больнице, в тридцать седьмой городской больнице, в кардиологическом реанимационном отделении.

– Что? Где? – Я ничего не могла понять, ничего сообразить. – В каком отделении?

– В кардиологическом, в реанимации. У нее инфаркт. Стало плохо на улице.

– Это из милиции, из милиции? – трясла меня за руку Вероника. – Она погибла? Бабушка погибла? Машина?

– На улице? – тупо переспросила я.

– Я так и знала! Я так и чувствовала! – причитала сестра.

– Вы приезжайте к вашей бабушке. Тридцать седьмая больница, запомнили? Вот только не знаю, пустят ли вас к ней сегодня, состояние тяжелое. Но отчаиваться не стоит, врачи говорят… Они делают все, что возможно, и… все будет хорошо. Тридцать седьмая, кардиологическое, не забудьте.

– Да, да, поняла. – Я повесила трубку, не сообразив узнать, кто звонил, не догадавшись записать адрес больницы. – Тридцать седьмая, – сказала я вслух, чтобы хоть номер не забыть.

Вероника сидела на полу, привалившись спиной к дивану, и смотрела прямо перед собой. Когда она туда переместилась, ведь все время была рядом со мной и мешала, мешала…

– Бабушка в тридцать седьмой больнице, – сообщила я ей результат разговора.

– В морге? – равнодушно спросила Вероника.

– В реанимации, – почему-то так же равнодушно, в тон ей, ответила я. – Надо туда поехать. Тридцать седьмая – это где?

– Далеко, – пробормотала сестра и вдруг словно очнулась: – В реанимации? Так она еще жива?

– У нее инфаркт. Вызови такси, ладно? – Я почувствовала, что силы кончились. Кровь снова яростно забила в виски, комната поплыла. – У меня что-то… плохо слышно… не видно… Я сейчас, это так… Инфаркт. – И тут наконец меня прорвало.

Отчаяние, которое так долго копилось… Слезы, которые так долго копились… В тот день, когда погибла мама, и в день похорон, и сегодня утром… И все полгода, с тех пор как от меня ушли стихи… А тут вдруг хлынуло разом.

* * *

Целые дни я проводила в больнице. Сначала в коридоре, когда бабушка была в реанимации и меня к ней не пускали, потом – в палате, когда главная опасность миновала и ее перевели в палату интенсивной терапии. Здесь же почти все время находился и Игорь. Мы с ним словно соревновались: кто раньше придет и кто позже уйдет, кто тем самым выкажет больше любви и внимания больной. Он меня ужасно удивил: я знала, что Игорь очень привязан к бабушке, но представить не могла, что до такой степени.

Вероника и вдруг протрезвевший, вернувшийся к жизни Артемий занимались похоронами и в больницу заглядывали редко и ненадолго. Бабушке было еще очень плохо. Мы с Игорем молча сидели возле кровати на неудобных больничных стульях и не отрываясь смотрели на нее – в этом, собственно, и состояли внимание и забота. Время от времени заходила медсестра, проверяла капельницу или ставила новую, прокрадывался врач, вкатывала тележку с облегченной едой нянечка, и снова наступала тишина – навязчиво мертвая, и потому тягостная. Мне даже казалось, что слышу, как падают капли в капельнице.