Приговор на брудершафт

– Приходил ко мне опер, намекал, что Елена Дерябина тем утром не была пьяной. Водкой от нее несло за версту, но язык не заплетался, координация движений не была нарушена. Я выложил перед ним заключение наркологической экспертизы и говорю: «Видишь, что написано? Если сможешь это опровергнуть, приходи, поговорим». Опер, разумеется, никуда не пошел и больше об этом случае не вспоминал. – Буглеев открыл сейф, достал групповую фотографию: – Вот они, красавицы! Я заставил их сфотографироваться. Спросишь зачем? Просто так, на память. Слишком уж необычное дело было. Ты никого из них не знаешь?

– Нет, конечно. Я только с материалами уголовного дела работал, а в нем фотографий нет.

– Тогда слушай! Вот эта красивая девушка с немного испуганным лицом – Екатерина Дерябина. Рядом с ней Титова. Последняя в ряду – Нечаева. Сидят Жигулина и Елена Дерябина.

Нечаева и старшая Дерябина были действительно очень похожи. Титова оказалась девушкой с острыми чертами лица, на вид неприятная, самоуверенная. Жигулина-Осокина сидела с гладко зачесанными назад волосами, без очков. Елена Дерябина выглядела как прилежная школьница. Прическа у нее была как у Осокиной, а испуг в глазах – как у сестры.

– Что скажешь? – спросил Буглеев. – Как будущий следователь ты должен с первого взгляда понять расстановку сил.

– Наиболее выигрышно выглядит Титова, – немного подумав, ответил Виктор. – Сестры явно чем-то испуганы. Жигулина постаралась абстрагироваться от происходящего, словно ее эта история не касается, а Нечаева… Мне кажется, что она о чем-то глубоко сожалеет.

– Естественно! – обрадовался верному ходу мысли Буглеев. – Она же заварила эту кашу. Младшая Дерябина не знала, что делать, а Нечаева позвонила в милицию. Если бы не она, Екатерина замяла бы инцидент. Подумаешь, любовник с сестрой переспал! Они к 10 сентября с Долматова еще не все вытрясли.

Буглеев убрал фотографию в сейф, вернулся в кресло.

– На первый взгляд, – продолжил рассказ бывший следователь, – события в квартире Дерябиных – это безудержный блуд и разврат, торжество похоти и животных инстинктов. Но это только видимая сторона дела, а сущность его совсем в другом. Девушки устали от советской морали и решили устроить мини-фронду, показать обществу комбинацию из трех пальцев. «Вы нам все запрещаете, заставляете ходить в белых фартучках с комсомольским значком на груди, так вот вам наш ответ!» Я сразу понял, что старшая Дерябина устроила сексуальную революцию в одной отдельно взятой квартире. Вот что примечательно: Нечаева всегда шла у нее на поводу, она, грубо говоря, не субъект. Человек без собственного мнения. Сказала ей подруга лечь в кровать – она, не задумываясь, легла. Но две другие девушки! Их-то что подтолкнуло в трясину разврата? Фронда, нежелание плыть по течению. Застой в конце 1970-х годов так всем надоел, что даже порядочные девушки начинали протестовать кто как мог. Если бы не перестройка, не курс партии на обновление общества и гласность, то я не знаю, куда бы нас завели кремлевские старцы. Понятно было, что после смерти Брежнева в обществе надо было что-то менять, а что менять и как, никто не знал. Андропов взялся закручивать гайки, ничего хорошего не получилось. Черненко был глубоко болен, делами партии и государства не интересовался. Только с приходом Михаила Сергеевича Горбачева наше общество встряхнулось и пошло вперед.

– Если бы сейчас события в квартире Дерябиных повторились, то это бы не было фрондой? – неуверенно спросил Воронов.

– Конечно, нет! Фронда – это протест. Дерябина взбунтовалась против застоя, против навязанной обществом пуританской морали, а сейчас против чего бунтовать? Против отсутствия колбасы в магазинах? Колбаса к вопросам нравственности отношения не имеет. Сейчас действия Дерябиной были бы обычным развратом, и участвовать в них вряд ли бы кто-то согласился. Нечаева бы, наверное, пошла за ней, а Титова и Жигулина – нет.

– Нечаева и Дерябина потом рассорились? – предположил Воронов.

Буглеев не заметил, что собеседнику известно больше, чем он мог почерпнуть из материалов Дела. Увлекшись анализом собственной теории о сексуальной фронде, он охотно поведал о событиях после окончания предварительного расследования:

– Мать Дерябиных обрушилась с упреками на Нечаеву. Та встала в позу: «Вы как бы на моем месте поступили? Оставили бы преступление безнаказанным?» Глупая девочка, она так и не поняла, что едва не обрушила карьеру отца Дерябиных. Об изнасиловании узнали в его партийной организации и встали не на защиту потерпевшей, а начали смаковать подробности. Дело дошло до крайкома, и враги Дерябина постарались, чтобы его досрочно отозвали из Кореи. Предлог был хороший – если у его дочери был в квартире притон, то как он может представлять высокоморального советского человека за границей?

«Интересно, – подумал Воронов, – кто подкинул информацию в парторганизацию Дерябина? Не ты ли? Только у тебя была вся информацию по делу. Мог шепнуть кому надо пару слов, а там все само собой закрутилось и понеслось из кабинета в кабинет. Порочащие слухи быстро распространяются».