Приговор приведен в исполнение (Справедливость - мое ремесло - 1)

Но снова не могла уснуть. Все разговаривала с ним, с Иваном, который спал в другой комнате, но казался мне стоящим рядом со мной белым призраком. Я все еще расспрашивала его, надеясь, что он откроется мне до конца, и я найду для него хоть какое-то оправдание, что каким-то волшебным образом все, что я узнала, окажется ложью, наговором, нелепой ошибкой.

Лучше была бы я сумасшедшей. Ведь сумасшествие - это только болезнь. Болезнь можно вылечить, а больного - спасти. Но если разум мой не помутился и все это - не бред, а правда, что же тогда может спасти Ивана и меня вместе с ним?

Когда, окончательно обессилев от этих мыслей и от разговоров с призраком, я, сидя на диване, хоть на мгновенье предавалась дреме, призрак становился кроваво-красным, надвигался на меня и, хватая за горло, начинал душить костлявыми руками, и я просыпалась.

Я прокляла свои руки, обнимавшие убийцу, губы, которые его целовали. Свое сердце - за то, что оно любило его. Я терзала и казнила себя.

Я стала себе ненавистна за свою доверчивость и преданность, за искренность и слепоту, я перестала себя уважать. Словом, я создала вокруг себя такую атмосферу, в которой человек не может жить.

Прошло несколько дней нашей жизни врозь. Владимир уехал. Иван все время, впрочем, так же, как всегда, пропадал на работе. Возвращался поздно, усталый, мрачный, и сразу же уходил в спальню.

В конце концов не выдержал и спросил меня через запертую дверь:

"Долго еще все это будет продолжаться?"

Я молчала.

"Нина, нам нужно поговорить".

Я молчала.

"Я готов на любые твои условия. Скажи, что ты хочешь. Пожалей и меня, и себя. Даже закон не был бы ко мне так жесток, как ты. Посторонние люди и те поняли бы..."

И тут я неожиданно вспомнила, что вот уже пять или шесть лет Иван выписывает юридический журнал и тщательно штудирует его. У меня мелькнула мысль. Я не успела ее высказать. Он заговорил первым:

"Ты боишься меня. Я наговорил глупостей. Не бойся..."

"Я не боюсь", - ответила я и выдернула стул из ручки двери.

Он не вошел.

Я толкнула дверь.

Он стоял у порога такой беспомощный и несчастный, что у меня невольно сжалось сердце. Но потом оно снова окаменело.

"Нина, - жалобно произнес он, - так больше невозможно жить. Я тридцать лет мучаюсь, тридцать лет работаю как вол и все надеюсь, что мне простят ошибки молодости, если, не дай бог, все откроется. Но я виноват еще перед тобою, я боюсь потерять тебя, я люблю тебя... Прости меня!" - и он упал на колени.

Я сказала:

"Завтра ты пойдешь и все расскажешь людям. И мы больше никогда не вспомним об этом".

"Это невозможно", - ответил Иван своим обычным решительным тоном и встал.

"Тебе виднее, - холодно сказала я. - Ты образованнее меня. Знаешь законы. Но, кроме уголовных, есть еще законы человеческой совести. Ты должен признаться и начать новую жизнь".

"Это невозможно, Нина, - повторил он. - И, в конце концов, это бессмысленно. Я не могу потерять все из-за твоего каприза".

Он резко захлопнул дверь, так и не войдя в кабинет.

В эту ночь я не заперла дверь и, подкошенная усталостью и бесконечными переживаниями, проспала несколько часов, сидя в кресле..."

32

- Расскажите, что вы знаете о своем младшем брате - Семенове Константине Матвеевиче.

Арестованный в Брянске Владимир Семенов рыскал взглядом по столу и словно не слышал слов Коваля.

- О Константине, Коське, как вы иногда его называете, - повторил Коваль. - Может быть, вас смущает то, что он под другим именем живет? невозмутимо настаивал подполковник.

Маляр Семенов потупился и принялся сосредоточенно разглядывать стол. Пауза затягивалась.

- Нине Андреевне вы все рассказали. А мне почему-то не хотите? негромко произнес подполковник. - Правда, тогда вы были не совсем трезвы...

Маляр поднял голову, и во взгляде его Коваль прочел какой-то мистический страх. Губы Семенова непроизвольно шевельнулись.

- Ну, ну, смелее! - подбодрил его Коваль. - Брат вас тогда за правду избил, а здесь вас никто и пальцем не тронет.

- Слушайте, - заговорил вконец растерявшийся маляр. - Коська мне, стало быть, брат родной, то бишь не Петров он, а Семенов Константин Матвеевич. Как Петровым он стал, того не знаю. До одного тысяча девятьсот пятьдесят третьего года я о нем не знал ничего. А в том году сам он ко мне заявился ни с того ни с сего, а так просто, и сказал, что на Украине живет, работает начальником. Я его настоящим именем называл - Коськой, а что он иначе стал называться, того я не знал. Прошлый год, зимой, на операцию сюда я приехал. Познакомился с женой его. Она его, слышь, Иваном кличет, Иваном Васильевичем. Я больной был, не до того было, спрашивать и не стал, что и как. Вот и все. Больше сказать ничего не могу.

- Так уж и не можете, Семенов! - укоризненно произнес подполковник. Нине-то Андреевне вы больше рассказали. А ну-ка, вспомните, что натворил ваш брат под Одессой, вспомните ночь над морем, а заодно и Ваню Петрова...

Маляр не мог выдержать взгляда подполковника. Губы его задрожали.

- Мне это известно от Нины Андреевны. Из ее показаний, - спокойно продолжал Коваль.