Приговор приведен в исполнение. Тайна забытого дела. Тени над Латорицей

— Степан Андреевич, помните, как умолял вас Сосновский дать ему возможность присутствовать на похоронах Петровой? Он ведь просто-напросто в ногах валялся. Трудно представить себе, чтобы так вел себя убийца.

— Истеричный интеллигентик! Мы, к сожалению, не поинтересовались — он, поди, еще и в бога верует, и у своей жертвы хотел прощение вымолить. А то еще, чего доброго, сбежать надеялся.

— Не думаю. Если раньше в его показаниях были незначительные противоречия, которые легко устранялись, то в нынешнем заявлении имеются несоответствия, пока необъяснимые. Слова Сосновского о неожиданной вспышке гнева опровергаются тем, что молоток был прихвачен заранее. А предумышленное, продуманное убийство он категорически отрицает. Так же, как попытку изнасилования и то, что он снял зубные коронки. Кстати, при обыске мы их так и не нашли. И еще — на одежде художника нет никаких следов крови.

— Ох, Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович, а остальные факты, улики, которые, между прочим, вы же сами и обнаружили, — не без раздражения возразил следователь. — Вам ли, опытному оперативнику, это объяснять?! Естественно, что Сосновский выкручивается, юлит, пытается найти смягчающие обстоятельства и ускользнуть от отягчающих. Ведь преступление Сосновского характеризуется изуверством! Вот он и пробует ввести нас в заблуждение, отрицая, что готовилось оно заранее. Ведь именно то, что он взял с собою в лес молоток, и изобличает его до конца! Целиком и полностью! По-моему, улик более чем достаточно, и следствие выполнило свою миссию. Что же касается его одежды, то следов могло и не остаться. Такие случаи не исключаются. К тому же он мог оказаться в тот момент без рубахи, день-то ведь жаркий был, и кто знает, что они там делали. Впрочем, можно будет его еще раз допросить.

Подполковник Коваль молчал. Последнее слово принадлежало следователю прокуратуры.

Степан Андреевич Тищенко был молодой юрист, всего лишь несколько лет назад закончивший институт, но уже успевший высоко подняться по служебной лестнице. Он нравился Ковалю своей прямотой и какой-то неистовой нетерпимостью к преступности. Иной раз и оперативникам доставалось от Степана Андреевича, когда он с чрезмерной запальчивостью пытался сразу, с наскоку решить сложный вопрос и натыкался при этом на сопротивление старых, опытных работников розыска. По своему опыту Коваль знал, что с годами эта категоричность в выводах пройдет и следователь увидит правонарушителя уже не в одном измерении — только извергом, которого надо покарать, а преступление — во всей совокупности причин и обстоятельств, сложившихся в конкретных условиях времени и среды.

Ковалю нечего было возразить следователю прокуратуры. Улики доказывали вину Сосновского достаточно убедительно, и сомнения, которые появились у подполковника, после разговора с Тищенко показались самому Ковалю наивными. Мелькнула мысль: «А может быть, мне просто жалко талантливого художника, и эта жалость мешает правильно оценивать неопровержимые факты?»

— Папа! Ты что — уснул над тарелкой?

Коваль поднял голову. Наташа с сочувствием смотрела на него.

— Много работы? Неприятности? Ты стал рассеянный какой-то, словно сам не свой.

— Нет, — заставил себя улыбнуться Коваль. — Неприятностей нет. Но наверно, я на самом деле малость устал.

10

Весна началась для Сосновского с того дня, когда ожила соседняя дача. С самого утра был он в приподнятом настроении, а к вечеру, тщательно выбрившись и надев новый костюм, отправился к соседям, чтобы наконец-то познакомиться с ними. Чем ближе подходил он к даче Петровых, тем медленнее становились его шаги. У калитки остановился, отер пот со лба. Сдерживая волнение, поймал себя на том, что под наплывом нахлынувших чувств как бы автоматически фетишизирует предметы неживой природы: невысокий забор, калитка, дом в глубине участка — все казалось ему волшебным, одухотворенным присутствием Нины.

Наконец он отворил калитку и, ощутив, как замирает сердце, побрел по тропинке к крыльцу. Толкнул дверь, она оказалась открытой, и без стука вошел в сени. В доме было тихо.

Сосновский робко кашлянул.

— Кто там? — строго спросил мужской голос.

— Прошу прощения. К вам можно?

— Войдите.

Он шагнул в комнату и увидел Петрова. Управляющий трестом «Артезианстрой» сидел в кресле-качалке с газетой в руках.

— Добрый день! Извините, пожалуйста. Я — ваш сосед. Неудобно как-то — второй год рядом живем, а все незнакомы. Моя фамилия Сосновский. Юрий Николаевич.

— Очень приятно, — хозяин встал и протянул руку. — Петров, Иван Васильевич.