Приговор приведен в исполнение. Тайна забытого дела. Тени над Латорицей

Ковалю нравились люди волевые, умеющие сдерживать свои чувства, нравились руководители, которые не ищут у подчиненных легкого авторитета, не стараются угодить всем подряд. И то, что управляющий сегодня ни единым словом не обмолвился о своей трагедии, хотя конечно же все время помнил о ней, не искал сочувствия, тоже свидетельствовало, по мнению Коваля, о твердом характере Петрова. Такой характер и горе не сломит, а укрепит.

— Расскажу вам для ясности краткую историю, — продолжал управляющий трестом. — Когда-то был у меня в Херсонской области на буровой рабочий один. Звали его, кажется, Андреем, фамилии не помню… Человек молчаливый, угрюмый. Много горя хлебнул. В молодости воровал. В колониях с ним возились, воспитывали. В конце концов решил он с такой жизнью покончить. Поступил на работу. Работал хорошо, даже самоотверженно… Но вот случилась в общежитии кража. Вызвали милицию. Ваши коллеги приехали и — сразу к Андрею. Перерыли у него все: рюкзак, постель. Ничего не нашли, но не отстали: «Признавайся, куда дел!» А он, рассказывали, белый как стена и едва не плачет: «Не брал я!» И все-таки увезли его. Несколько дней продержали в милиции. Потом отпустили. Но ведь кровно человека обидели, оскорбили в нем все то человеческое, что он сумел в себе найти и утвердить. В душу плюнули, понимаете? Два дня Андрей на работу не выходил, на третий повесился на электрическом шнуре. Правда, ребята следили за ним — вовремя вытащили из петли. Однако живой-то живой, а душа-то, душа — исковеркана! Теперь уж никакое воспитание ему не поможет… Вот и судите сами: встал человек на верную дорогу, а стражи закона грубо выбили его из колеи…

Петров умолк, налил себе пива.

Подполковник рассматривал, вертя в руке, какую-то веточку. Водитель, подняв капот «Волги», копался в моторе. Его головы и плеч не было видно.

— Конечно, — снова заговорил управляющий трестом, — не сразу люди перевоспитываются. У некоторых этот процесс настолько замедлен, что идет до самой старости. У других быстрее. Но подумайте, Дмитрий Иванович, это ведь трагедия, если, пройдя через все испытания, человек в конце концов спотыкается и возникают обстоятельства, которые снова толкают его на преступление. Теперь ему гораздо труднее нарушить закон. Ведь с того момента, как общество простило его, весь строй мыслей и чувств становится у бывшего преступника совершенно иным. Он уже, как говорят французы, больше роялист, чем сам король, он честнее честного, который никогда не испытывал душевных терзаний. И вот, представьте, неожиданно в его новую, чистую жизнь врывается буря и гонит его назад, в проклятое прошлое. Общество снова лишает его своего доверия, и он вынужден снова браться за оружие…

— Против общества?

— Против невыносимых обстоятельств и, естественно, против общества… Коль скоро оно, это общество, руками своих стражей и хранителей несправедливо обижает человека, как это было с моим рабочим…

— Вы ищете оправдания рецидиву? Ваш Андрей стал рецидивистом?

— Нет. Я хочу, чтобы люди, которым доверены карательные функции, понимали, как это ответственно. Ведь посади они Андрея, на этот раз без вины виноватого, — из колонии вышел бы законченный рецидивист!

Петров разволновался. В голосе его звучала искренность, словно делился он с Ковалем чем-то наболевшим, выстраданным. Таким подполковник видел его впервые. Это был совсем не тот человек, с которым Коваль недавно беседовал в Березовом.

— А может быть, его не Андреем звали? — прищурившись, спросил Коваль и посмотрел в ту сторону, где стояла «Волга».

Петров уловил этот взгляд подполковника.

— Думаете, речь идет о моем водителе? — управляющий натянуто улыбнулся и сказал: — Нет, не Костя… Не ломайте голову. Человека, которого я назвал Андреем, нам с вами не найти. Я потерял его из виду… Кто знает, может быть, он где-то рядом, а может быть, занесло его на край света… Да дело-то не в нем, а в принципе. Представьте себе двоих: один вот такой, как Андрей, по молодости натворил бед, а потом встал на правильный путь, и другой — тихоня, никогда ни в чем не провинившийся, но в душе готовый на подлость или даже на преступление. Поставьте их в условия, способствующие преступлению. Кто его совершит? Тихоня, в душе которого давно созревал гнилой плод да так и остался несорванным… Лично я выбрал бы себе в товарищи раскаявшегося преступника… Да что далеко ходить! Этот растленный тип, этот зверь, всю жизнь игравший роль порядочного человека…

Петров умолк, тяжело опустил голову.

Не нужно было называть имени Сосновского, чтобы Коваль понял, о ком речь.

«Сейчас спросит о моей реплике на даче, — подумал он. — Видимо, к тому и разговор-то завел».

Но вопроса, которого опасался Коваль, Петров так и не задал. И мысли оперативника возвратились к рассказу управляющего.

«А все-таки кто же этот Андрей? — думал Коваль. — И почему Петров так разволновался, вспоминая о нем?»

— Простите, — сказал он. — Но меня все же заинтересовал ваш Андрей. Вы так сердечно говорили о нем… Не ваш ли родственник? Или кто-то из близких вам людей?