Приговор

  Виктор лежал с открытыми глазами. Давно затих за окном хорошо слышный из их камеры шум городских улиц. Свобода совсем рядом, в каких-то ста метрах, в самом центре города. Но как далека она! Как томительно ожидание этой свободы! На воле совсем не замечаешь, какое это счастье - свобода. Особенно весною или в начале лета, когда природа будоражит голову. Но сейчас глубокая осень, второй месяц льют затяжные, нудные дожди. Сегодня Виктор прочитал Жене свое стихотворение, которое он написал вчера вечером. Стихи пришли в голову почти сразу, без поправок:

   Сердце! Зачем ты в грусти сжалось?
   Она же над тобой смеялась,
   Ты же должно всё ненавидеть.
   Забыть. Стереть. Больше не видеть.

   Может, наполнен жаждой мщенья

   Глупец! Ты ждешь слова прощенья,
   Ты снова счастья ей желаешь.
  Она чужая! Понимаешь?

   Тебя она и не любила

   И прошлое давно забыла,
   Так она просто развлекалась,
   Не над тобой одним смеялась.

   Смеялась? Очень может быть,

   Да я и не хочу ее простить,
   Но все равно ночами вспоминаю,
   А почему? Зачем? Не знаю.

   Не выкинуть из памяти мне встречи

   И поцелуи, шепот, речи.
   Хочу, но не могу ее забыть.
   Смогу ли я еще так полюбить?

  Стихи очень понравились Жене. Она стала требовать, чтобы наедине он звал ее просто по имени. Наверное, за всю свою жизнь Виктор не притворялся так, как за последние месяцы. Перед другими создавать видимость страха. Евгению Ивановну побаивались все осужденные, а Виктор мог свободно, даже по-дружески общаться, когда они были вдвоем. Даже "хозяин" Молодцов, молодой еще мужчина, не скрывал своей симпатии к Евгении Ивановне, и Виктор, которого она представила Молодцову дальним родственником по матери, стал почтовым ящиком их отношений. "Хозяин", не стесняясь, просил Виктора передать Евгении Ивановне свою симпатию. Евгения Ивановна опять через Виктора отвечала со свойственной сильным женщинам высокомерием и игривостью:

  - Посмотрю на его поведение.

  Виктор все чаще стал догадываться, что их простые и очень порою наивные разговоры как с подругой - а у Евгении Ивановны не было женщин-подруг среди работников СИЗО - все чаще стали заканчиваться разговорами о личном, о душе, о любви. Вот и сегодня он прочитал стихи. Женя их очень расхваливала, хотя Виктору они казались очень наивными, детскими.

  - Какое, наверное, это счастье, что несмотря на все подлости, предательства можно любить женщину, - сказала она Виктору. - Знаешь, Витюш, ты обязательно полюбишь еще. Твое горячее сердце просто не сможет без любви.

  Евгения Ивановна сделала знак рукой, увидев, что Виктор хочет возразить и даже встать.

  - В восемнадцать лет мне простая симпатия к человеку казалась любовью. Помнишь мудрость? Первая любовь - солома, быстро вспыхнет, быстро гаснет. Вторая - хворост, горит дольше, но тепла не хватает, а вот третья у зрелого человека, когда за тридцать - это очень часто настоящая любовь.

  Женя взглянула своими бездонными голубыми глазами в глаза Виктора.

  - Тогда четвертая в сорок вообще антрацит, - почему-то сгрубил Виктор, но тут же извинился и уже другим дружеским тоном добавил: - Прости, Жень, мне всего двадцать семь. Может, ты и права.

  - Я права, Вить в одном - любовь не стоит унижения даже, когда бездумно любишь.

  - Сама придумала? Как красиво, как стихи.

  - Это мои, Вить, стихи, я тоже писала и о любви мечтала безумной, чтоб захватило всю, с макушки до пяток.

  Оставь ненужное сомненье,
  Ты успокоен им не будешь.
  Любовь не стоит униженья
   Даже, когда безумно любишь.

  Виктор даже рот раскрыл от восхищенья, он не нашел, что сказать, просто захлопал в ладоши.

  - Это шедевр! Честное слово! Эти четыре строки стоят целой книги.