Приговорен к расстрелу

И опять моим единственным спасением от этой безотрадной реальности было чтение. Я нашел путь в библиотеку мединститута, в которой было много дореволюционных книг, как русских, так и переводов зарубежных авторов. Прочел почти всего Фрейда и множество книг по истории и социологии. Они, конечно, были безнадежно устаревшими, но, в сравнении с унылой и скудной диетой советской литературы, становились для меня глотком свежего воздуха. Я буквально трясся от возбуждения, когда нес такие редкие книги домой. Моими друзьями теперь стали студенты университета и мединститута, а не техникума, где я продолжал официально числиться. Я даже чувствовал себя членом некоего секретного невидимого братства, осажденного со всех сторон посредственностью.

Наступило самое лучшее, трудное, лихорадочное время поисков и открытий. Я искал ответы на главные вопросы жизни. Почему бывают войны? Являются ли люди на самом деле равными? Существует ли свобода воли? Где была бы Россия, не случись революции? Какова психология движения масс?

Эти поиски возбуждали. Мое близкое окружение интеллектуально становилось для меня все менее значимым. Мне нужны были собственные ответы на вековечные вопросы.

В это же время я активно начал заниматься боксом, а затем плаванием. Меня всегда тянуло к воде, я любил играть и плавать в нашей широкой Оби, еще когда был ребенком. Детьми мы обычно пробирались на паром, который шел через реку, и прятались там среди ворохов груза. А когда паром достигал середины реки, спрыгивали с кормы в воду и плыли к берегу, к величайшему раздражению капитана. Но моя тяга к воде была, полагаю, более глубокой. Это было больше, чем детское веселье. Будто бы я чувствовал, что вода и умение плавать могут стать решающими для выживания и будущей судьбы. Холодными сибирскими зимами я мечтал попасть в теплые края России:

Спустя некоторое время меня включили в городскую команду по плаванию. Это дало возможность путешествовать, пропускать занятия, лучше питаться. Я повидал другие города, включая Москву, где проводил много времени в библиотеке Ленина. Увы, часто книги, которые хотелось заказать, были в спецхране и выдавались только тем, кто имел на это особое разрешение. В итоге я получил для себя большую свободу, даже привилегии, стал «ценным членом коллектива», как спортсмен мог поддерживать престиж техникума и города своими выступлениями.

После второго курса техникума я приехал домой на каникулы — независимый мужчина, который выходил из дома, когда хотел, и одевался, как хотел. Мать, казалось, приняла мое возмужание. Помню, что даже пытался гипнотизировать ее, чтобы помочь избавиться от мучительных ревматических болей. Много лет спустя я вспоминал, что когда уезжал из Колпашево после каникул, она преодолела свою обычную холодность и хотела обнять и поцеловать меня по русскому обычаю. Видел ее движение ко мне, но не обернулся. В то время я еще не понимал, что это было наше последнее свидание.

Где-то внутри меня жил раздраженный маленький мальчик, который уходил от своей матери, вызывающе дерзкий, почти мстительный. Позже я воспроизводил весь этот сценарий много раз с различными женщинами.

Моя единственная, по-настоящему тесная связь была с сестрой. Когда я учился в техникуме, она купила мне пару пижонских туфель на платформе, выглядевших для сибирских краев довольно вызывающе, особенно на фоне остальной, скромной одежды. У меня эти туфли сохранялись и после того, как их толстые подошвы износились, и я заменил их крепкими кожаными подметками.

К окончанию техникума в Томске я входил в состав городской команды пловцов, тренируясь с одним из лучших местных тренеров, Генрихом Булакиным, в довольно современно оснащенном бассейне. Я помню, как жена Генриха Софа советовала мне есть мед, когда я приболел. Их забота об учениках выходила за пределы обычных тренерских обязанностей. Я никогда не предполагал в те годы, что их дружба окажется мне такой полезной в самые трудные часы, которые еще предстояли.

Тренировки в местной команде давали возможность свободно ездить на сборы и в спортивные лагеря. Голодание студенческих лет сменилось относительным изобилием, которым власти обеспечивали перспективных спортсменов. Я мог получать талоны на питание в спецстоловых, включая местный Дом офицеров.

Сверх того, была возможность пропускать лекции, на которые я не хотел ходить, и общественные мероприятия, такие, как политические собрания и обязательная работа в колхозе во время каникул. Почти всегда у меня находилась уважительная причина: предстоящие сборы или спортлагерь, или поездка на соревнования.