Приговорен к расстрелу

Конечно, сейчас, трезво обдумывая все, что произошло, я уверен, что главной причиной моего побега не были какие-то предначертания судьбы, но режим, при котором нормальные изгибы человеческой жизни преломлялись через систему, жестоко каравшую любое непослушание или инакомыслие. То, что в нормальной стране воспринималось бы вообще как норма или, по крайней мере, как нормальная болезнь роста, в СССР каралось тюрьмой, психушкой, или еще хуже, как в моем случае, «вышкой». Говорят: дом — это там, где твое сердце. Вспоминаю ли я о России? Там мои таежные корни, в этой земле лежат мои деды-прадеды, отец, мать и брат; там живут моя сестра, племянники, друзья. И хотя мой расстрельный приговор был отменен в 1990 году, появляется иногда, чаще всего в сновидениях, подсознательная и теперь уже совершенно необоснованная тревога:

Бывают ночи: только лягу,
В Россию поплывет кровать,
И вот ведут меня к оврагу,
Ведут к оврагу — убивать.

(В. Набоков)

Что это — «комплексное посттравматическое расстройство», от которого страдают многие, кто прошел через советские реалии?

С тех пор как я покинул Родину, я прожил, по меньшей мере, две жизни — сначала русского эмигранта, потом гражданина мира, ушедшего насколько только можно было от русских корней. И вот, в ставшей привычной Австралии, в небольшой деревушке на берегу океана — уже третья жизнь. Она дала мне свободу вспомнить прошлое и поделиться им с теми, кому не было дано пережить то, что пришлось пережить мне.

ТАЕЖНЫЕ КОРНИ

В метрических свидетельствах пишут, где человек родился, когда родился, но не пишут для чего он родился. Не пишут, потому что не знают и даже предугадать не могут. Кто, какой греческий или еще какой-нибудь оракул мог предсказать мою судьбу, когда я родился весной 1942 года около полудня в маленькой сельской больнице города Колпашево Томской области. Это сделало меня Близнецом по знаку Зодиака, русским мальчиком, сибиряком, братом двух других детей и сыном отца, погибшего за месяц до моего рождения вблизи деревни Стрелицы на Новгородчине.

В больнице меня, как водилось в наших роддомах, отделили от матери, и я дважды чуть не умер в первые же сутки жизни — сначала от холода, а потом — от удушья. Ночью уборщица, пожалев посиневшего от холода и крика младенца, крепко примотала меня к своей широкой спине платком, чтобы успокоить, и продолжала заниматься делами.

Мать говорила мне, что, когда отец отправлялся на фронт, то оставил свой взвод ожидать за дверью, пока он с ней прощался. Последним его вопросом к ней был: «Будешь ли ты горевать обо мне, Марина, если я не вернусь?» На что она ответила с характерными для нее откровенностью и краткостью: «Нет, не буду». Он не спросил, почему.

Мой отец Егор был отчаянным, сердитым, нетерпеливым и одаренным человеком, самостоятельно выучившимся на ветеринара, заслужившим направление от своего совхоза на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Откуда был у него такой напор и инициатива? Была ли это наследственность? Ведь его отец женился на помещице. Учитывая его образование и опыт, в начале войны ему после прохождения ускоренных офицерских курсов присвоили звание лейтенанта и направили в плохо вооруженную и практически обезглавленную в результате репрессий Красную Армию, которая терпела поражения от немцев.

Могла ли мать ответить ему святой ложью? Скорее всего, нет. Ведь любовь-ненависть, неразрывно связывавшая их с отцом, уходила вглубь поколений. Моя бабушка на смертном одре, изможденная недугом, сделавшим ее слабой тенью той сильной и доброй по природе женщины, какой она была до болезни, бабушка — православная верующая — отказалась простить своего мужа Василия. Ко мне и к другим внукам она была необычайно добра, но не могла простить Василию его нередких измен ей.

Да и отношения бабушки и моей матери складывались непросто. Думаю, причина того — властный характер матери и ее постоянное соперничество с братьями и сестрами, да, наверное, и с матерью.

Как далеко мы можем осмелиться заглянуть в эту ловушку — наше прошлое? И все же мать любила моего отца… Я это знал из ее исполненных гордостью рассказов о его геройских поступках. Как он перебрался через речку по канату на руках, чтобы доставить зарплату всему совхозу перед праздником. Однажды, когда лошадь с телегой застряли в грязи, он распряг лошадь, взялся за оглобли и вытащил телегу. На спор завязывал кочергу узлом. Им пришлось даже уехать из деревни после того, как кто-то сумел победить Егорку, как она его называла, в ручной борьбе. Я помню, она, по старинному сибирскому обычаю, выкрикивала его имя в дымоход, чтобы вернуть мужа живым с войны. И отец тоже любил ее. Он говорил: «Золотце, ты никогда не будешь бедствовать». И это было правдой! Уже из могилы он посылал матери как офицерской вдове до конца ее жизни военную пенсию. Может, эта любовь-ненависть и есть любовь по-русски?