Приговоренные

Кроткий спорить не стал. А Верный сказал, что Он, имея ввиду Всевышнего, наверняка основательно замутил ей память, запрограммировав ее включение на встрече с ними.

Верный оказался прав. Так оно и получилось. Чаруша — вспомнила, а Пытливый стал знать отца в лицо. Трудно было поверить. И тогда было трудно и сейчас, когда он живой, чуть вразвалочку шел к нему, наверняка зная к кому спешит.

— Что с тобой, сынок? — спрашивает он, усаживаясь рядом.

— Папа… — не то спросил, не то простонал Пытливый.

— Я, родной мой. Я… — пряча глаза и, привлекая сына к себе, с дрожью в голосе говорит он. Я знал тебя всегда. Я видел тебя… Он меня наказал, но не так жестоко, как кому-то кажется… Я выполняю другие, не менее важные Его задания. Я занят по макушку. Мне интересно… И Всевышний также любит меня, как и раньше, сынок. Сейчас Он заставил меня оторваться от неотложных дел и прибыть сюда. К тебе…

— Жалеешь? — спросил Пытливый.

— Теперь уже нет, — искренне ответил Строптивый. — А маму видел?

— Я сразу к тебе.

— Надо было сначала к ней, — сказал он.

Строптивый не возражал. Вместо этого он уверенно сказал, что они: и Чаруша, и Пытля, и он скоро будут вместе.

Строптивый крепко прижав к плечу сына, не без ноток радости в голосе повторил:

— Понимаешь, мальчик мой, вместе…

Пытле было хорошо. Он смежил веки, и обняв отца за плечи, притих, с упоением слушая гулкие удары очень родного ему мужественного сердца. И этот гудящий на весь горный кряж басовитый гонг отцовского сердца и его ровное мощное дыхание действовали на Пытливого лучше всяких успокоительных снадобий. Теперь он не один. За него есть кому вступиться. С ним — отец. И какой! Сам Строптивый. Фаворит Всевышнего…

Он снова почувствовал себя маленьким. И снова спазм сдавил горло. И из глаз опять потекли горячие струйки слез.

— Да что с тобой, сынок? — настойчиво, с проникновенной участливостью поинтересовался отец. — Меня отчисляют.

Как ни неприятно это было услышать, Строптивый все-таки облегченно вздохнул. Он полагал, что хуже.

Для Пытливого случившееся воспринималось страшной трагедией… Для Строптивого — нисколечко. Правда, Высшую Школу Удостоенных, действующую при Всевышнем, он не кончал. Он учился и неплохо в Альфийском университете, тоже считавшимся в ВКМ престижным. И это ему не помешало добиться успехов. В одной из экспедиций Всевышний, как говорится, положил на него глаз. Строптивый, конечно, об этом не знал. Он продолжал с упоением и рьяно работать. Добросовестно писал отчеты. Публиковал на их основе научные статьи. В тридцать восемь лет выдал монографию, в которой детально исследовал возможность создания других Вселенных, дабы сократить срок пребывания в летаргии душ, по долгу ожидающих в шлюзах своей очереди жить, а потому теряющих качество программ, заложенных в них Службой Всевышнего…

За этот труд Строптивый получил высокое звание ученого Удостоенного первой категории с присвоением ему права ношения двухярусного Нимба второй степени. Среди молодых ученых ВКМ у него появилось много сторонников.

Молодые стали теснить «старичков», которые, по правде говоря, и не пытались вставлять им палки в колеса. Напротив завидовали их свежему и острому взгляду на привычные им вещи… Именно в те времена Строптивый сблизился с Озаренным, Верным и Кротким… В тридцать девять лет Всевышний поручил ему организовать экспедицию по созданию и обустройству Вселенных Шестого Луча ВКМ. И Строптивый позвал к себе под знамена своих единомышленников. И Озаренный, Верный и Кроткий охотно отозвались… А сколько тогда им было лет?… Одним словом, мальчишки…

А Пытле сейчас сколько? Сорок три года. Самый цвет молодости. Хорошо, что произошло это с ним сейчас. Крепче станет. Помудреет. Хуже, когда все идет без сучка и задоринки. Испытания либо ломают, либо творят человека. Пытля еще не понимает этого. Для него происшедшее — конец света. Hо оно его не сломит. Это ясно уже теперь. Он не стал ныть да хныкать прилюдно, чтобы разжалобить и вымолить снисхождения. Знает — виноват и готов отвечать.

Парень крепок уж тем, что предпочел уединиться. Собраться с мыслями. Проанализировать и свой поступок, и тактику своих действий. А слезы — это ерунда. Кто в свой судный час не захотел бы припасть к матери или отцу и исповедаться? Нет таких! Разве те, кто не имел их. Таким потяжелей. И хорошо, если такой верует в Бога. И хорошо, если он знает дорогу в храм… А с Пытлей — Бог и его родители.

Он звал мать и думал не о себе, а о ней. Как больно ударит его беда по несчастной женщине. Она всю жизнь мечтала дать сыну блестящее образование. Чтобы он стал как отец — сподвижником Самого Всевышнего. Это единственное, что оставалось в ее памяти о муже… И посвятила всю себя сыну и светлой памяти любимого человека.