Приговоренные к приключениям (СИ)

— Вот же я тормоз! — он вскочил и решительно направился в сторону винного погреба. Вернулся, таща на плече здоровенную цветастую амфору.

— Ага! — обрадовался Сулла. — Ты все-таки до него добрался, Вар Квинтилий!

— И не только до него, — пропыхтел повар, — но и еще до одного, страстно желавшего твоей смерти. Он там, у входа в погреб отдыхает…

— Стало быть, шестеро, — Луций Корнелий медленно загнул пальцы на левой руке и прибавил к ним указательный на правой. — Похоже, мой счет к семейству Мариев только что еще вырос.

Молчаливые рабы унесли трупы. Лужи крови кто-то быстро и незаметно засыпал песком там, где они впитались в землю. На плитке дорожек никаких следов уже не осталось — пожалуй, только стыки между плитками в нескольких местах чернели, отличаясь от всех прочих.

— Наконец-то, — проворчал хозяин виллы. — Уже давно день на дворе…

«День?» — изумился Варфоломей и впервые посмотрел на небо. Солнце давно уже встало, но нет, это все-таки был еще не совсем день. Скорее, позднее утро, и роса на цветах еще не успела высохнуть. Он пригляделся пристальнее: капли были слишком темными. Чья-то кровь брызнула и сюда тоже. Повар поморщился и потянулся к амфоре, гадая, как налить оттуда вина. Но амфора уже опустела. Вышколенные услужливые рабы, скользившие вокруг стола, точно тени, споро перелили вино в кувшины, и кто-то из них с поклоном указал Вару на полный до краев серебряный кантарус — здоровенную чашу с двумя ручками, на которой были отчеканены какие-то античные мужики, голые, но с копьями. Критически прикинув свои возможности, Варфоломей предпочел взять кубок и зачерпнуть прямо из чаши.

— Господин… — прошепелявил старый раб-виночерпий, который вырос прямо за плечом у повара, торжественно помахивая чем-то вроде поварешки на длинной ручке. — Как разбавить вино господину?

— А не надо разбавлять, — устало махнул рукой Вар, и в глазах раба мелькнул панический ужас. — Я парень простой, выпью так.

— По-скифски предпочитаешь, Вар Квинтилий? — подняв белесую бровь, осведомился Сулла, уже переодетый в чистое и умытый. — Не разбавляя, будто варвар?

И тут же, убрав из голоса нарочитую аристократическую гнусавость, ухмыльнулся.

— Как же, помню, пивал и я неразбавленное, особенно после боя, когда кровь еще кипит, а руки так и ходят ходуном, хватаясь то за рукоять меча, то за пугио. Пей, как твоей душе угодно, друг! Здесь никто не посмеет тебя осуждать.

Вар благодарно кивнул, и с головой погрузился в омут бытового пьянства. Он с наслаждением осушил кубок густого, терпкого и удивительно вкусного вина, крякнул и восторженно помотал головой.

— Ты только что выпил изумруд, — спокойно сказал Луций Корнелий, не переставая ухмыляться и присматриваясь к очередной бутылке виски. Вар поперхнулся.

— В смысле?

— В смысле, такая порция этого вина стоит столько же, сколько хороший изумруд чистой воды вот в этом перстне — квирит, не чинясь, сунул под нос собеседнику жилистую кисть руки. На среднем пальце красовался большой золотой перстень искусной работы, изумруд в оправе кольца сыпанул в глаза Вару зелеными искрами.

— Ух ты! — не сдержался тот. Вообще-то, к ювелирным побрякушкам мужчина был равнодушен, и редко надевал даже единственное серебряное кольцо с изображением будды Амиды — японский подарок Томико. Он любил, чтобы во время возни у плиты руки были свободными от всего — даже от часов. Но перстень Суллы поневоле внушал уважение: тяжелый и массивный, он выглядел древним.

— Мне преподнесли его ребята из второй когорты, после взятия Афин, — охотно поделился историей перстня его владелец. — Сказали: нашли, мол, в одной шкатулке, когда потрошили дом богатея. Так тот волочился за ними на коленях и вопил на ломаном нашем, что, мол, это перстень самого Агамемнона, который тому достался при дележе добычи под стенами горящей Трои… Берите, мол, все, но перстень оставьте. Ребята так и поступили. Взяли все, а богачу раскололи башку. Кто его знает, Вар Квинтилий, владел ли этой штукой сам вождь ахейцев — Гомер-то к перстню не прилагался, чтобы как следует воспеть или хотя бы придумать хорошую историю в духе «Илиады», — Сулла фыркнул и крутанул перстень на пальце, — но я не стал отказываться. Парни-то ко мне со всей душой, а могли бы кинуть цацку в общий котел. Надел я его на палец, и сразу понял — точно, как для меня сделан! Пусть им хоть дикарь Аякс Теламонид владел, да хоть сам ветхий Приам — неважно.

С минуту Сулла сидел молча, глядя на изумруд. Глаза его будто заволокла тень.

— Верий Тибулий, центурион, который от всех парней преподнес мне этот перстень, давно мертв — убит на войне с Митридатом, и сгорел на костре под Орхоменом. Наших мертвых мы тогда сожгли всех, а дохлый сброд Архелая, Митридатовой шавки, побросали в болота Копаиса…

Он встрепенулся.