Приговоренный к власти

Случилась неожиданная оказия, и я поспешно, а потому бессвязно, пишу тебе это письмо, хотя не знаю, получишь ли ты его, шансов на удачу в этом деле немного. Короче говоря, я нахожусь под следствием по делу об убийстве, которого не совершал, да и совершить не мог, хотя бы потому, что убитый мне ничего плохого не делал. Скандалили по-соседски, не больше того. Но все факты, а главное — показания нескольких свидетелей — против меня. Труп убитого нашли в задних комнатах нашей видеотеки. В период этого убийства я защищал демократию у стен Белого дома. Как смешно и больно мне писать сейчас эти слова! Дозащищался! Все прохиндеи сейчас на коне, у власти, а я сижу в тюрьме. Поганые рожи тех, с кем я стоял плечом к плечу, ты, наверное, каждый день теперь видишь по телевизору, но какое им дело до меня, да я до них и добраться не могу. Положение крайне тяжелое, высшую меру наказания мне дадут вряд ли, но получу, судя по всему, много. Тем не менее ведь когда-нибудь да вернусь, правда? Хорошо, что ты не выписался из московской квартиры, сохрани ее любыми путями. По всем делам советуйся с Александром Журавлевым, он знает все, а если б знал все до конца, то, быть может, вытащил бы меня отсюда. Все, дальше и больше писать не о чем, а то будет сплошное нытье, а что от него толку? Я проиграл, отец, проиграл тогда, когда победа была очень близка. А может быть, это мне только казалось, и победа была вообще не для меня, а я видел лишь мираж. Все равно. Самое страшное, что совершенно не знаю, как буду жить и чем буду жить, когда вернусь.

Не приходи на суд, мне будет больно тебя видеть, я тебя прошу. Не говори никому в Загорске о том, что со мной случилось — это не их дело, а на тебя будут смотреть косо.

Обнимаю. Алексей

Старик положил письмо на стол и вдруг почувствовал себя весело и уверенно. Сын жив. Он в беде, и, значит, надо бороться. Тусклая его жизнь, которая в последние годы упиралась в садово-огородный участок, вдруг перевернулась, в ней появилась цель. Он ни на секунду не сомневался, что его мальчик невиновен. Да, он убивал в Афганистане, да, он был далеко не ангел и не золото, но если написал — невиновен, значит, так оно и есть. Значит, надо было ходить и хлопотать… Паршивое, бабское слово — «хлопотать», но в данный момент оно нравилось Дмитрию Николаевичу. Хлопоты — это борьба. А борьба — смысл жизни.

В первых числах января 1992 года Саня Журавлев отпросился с работы пораньше и поехал в Измайлово, в районную прокуратуру. Со следователем, который вел дело А. Ковригина, Журавлев созванивался целую неделю, и всю неделю следователь был занят, так что Журавлеву пришлось внятно намекнуть, что звонят с Останкинского ТВ и делом Ковригина здесь интересуются. Это обстоятельство, как всегда, произвело впечатление, и время у следователя нашлось.

Звали его Петром Петровичем Зиновьевым, и по голосу Журавлев уже определил, что человек это немолодой, усталый, раздражительный и ироничный. Журавлев понимал, что следователь за свою жизнь наслушался таких ходоков, как он, чертов легион и что пронять его жалобами и бессмысленными уверениями в невиновности подследственного было невозможно. Да и не собирался Журавлев жаловаться. Журавлев собирался убеждать — ожесточенно и с фактами в руках. Фактов Журавлев набрал целую папку — 78 листов машинописного текста. Что бы он ни делал, он стремился делать это профессионально. Уже четыре месяца со дня ареста Лешки каждую свободную минуту он занимался расследованием убийства Авдюшко. Собирал данные по крохам, разными хитрыми путями искал и находил свидетелей. Самым противозаконным деянием его была организация телесъемки в районной милиции (якобы о ее буднях), во время которой он познакомился с дознавателями по делу Лешки, с экспертами и ненавязчиво, чтоб не возбуждать подозрений — кое о чем расспросил, кое-что узнал, а с одним из милиционеров (он задерживал Ковригина) даже умудрился выпить и потрепаться «за жизнь». В результате получились эти 78 страниц. Помочь Журавлеву никто не мог — Алик Латынин лежал в больнице. Избили его возле собственного дома, вечером, после того как, счастливый и восторженный, возвращался с праздничного концерта, посвященного победе у Белого дома. Кто избил, осталось невыясненным — конкуренты ли по музыке, или идеологические враги. Сам Алик придерживался последней версии и считал, что этим нападением на его особу «проклятые недобитые коммуняки» только доказали свою слабость. Вово Раздорский поначалу хотел восстановить работу видеотеки, но дело не пошло, и он занялся разработкой других вариантов быстрого обогащения, ка чем и потерял связь как с Аликом, так и с Журавлевым. Журавлеву и не нужна была чья-то помощь. Всю жизнь он привык делать свои дела в одиночку и не просить помощи.