Приговоренный к жизни

— Марина, — обратился один из них к пани, — нас могут подслушать и застать врасплох.

— Не бойся, — отвечала она, — кто здесь и есть, ответит передо мной. И добавила:

— Чаша крови переполнена сегодня. Теперь их очередь умирать. Потом они бросили в костер траву-дурман, навевающую сны. И рыцарь опустился на землю, все еще скрываясь за ветвями, все еще не отводя глаз от самой красивой женщины, которую ему когда-либо доводилось видеть, от прекрасной язычницы, язвительно говорящей то, что его благочестивые уста не смели бы даже повторить. А она как знала, что он рядом:

— Один из этих псов ближе других. Стало быть, он будет их палачом. Я сказала так. Заговорщики начали прощаться, и Марина поцеловала каждого из них, невзирая на то, что одни видом своим походили на шляхтичей, другие — на плебеев. Но всех целовала она, и все они стали равными.

— Помните ту, что мечтала быть молодой? — спросила Марина, и голос ее дрогнул, — знайте, она теперь прощается с вами. Нынче мы видимся последний раз. Каждый из них застыл, как стоял.

— Нет, — сказал один…

— Да! — ответила она, и тихо добавила, потупив взор прекрасных глаз, — они позвали меня. Но сперва — месть. И еще на прощанье она спела песню, которую он запомнил, ведь слова ее напоминали о страшной тайне тех, кто ушел в холмы христианской земли — от Британии до Балтики. Она пела по-польски, но песня была английская, он прекрасно знал это, знаясь с инквизицией и будучи наслышан о подобном.